Виктор Васильев - Загадка Таля. Второе «я» Петросяна

Но самое тяжелое разочарование ждало его в чемпионате СССР, который проходил осенью в Москве и одновременно был зональным турниром. Таль разделил четырнадцатое-пятнадцатое места… В двадцати двух партиях он одержал лишь шесть побед, девять встреч закончил вничью и семь проиграл. Талю было тогда неполных тридцать три года, мастеру Жуховицкому, который стоял в таблице ступенькой выше, было пятьдесят три.

Таль намеревался за месяц до чемпионата лечь на очередную операцию, которая должна была покончить все расчеты с больной почкой: боли становились нестерпимыми. После матча с Ларсеном он дважды находился в больнице, спасаясь от особенно жестоких приступов. Лежа на больничной койке, Таль получал по телефону ходы девятнадцатой партии матча Петросяна со Спасским, в которой Спасский провел замечательную атаку. К удивлению врача, Таль угадал все ходы Спасского.

— Ах, Миша, — сказал ему врач, — если вы так играете больным, то как же вы могли бы играть здоровым!

Таль грустно улыбнулся…

Он отказался тогда от операции, так как опасался, что не сможет участвовать в зональном турнире. После чемпионата ничто ему уже не решало. Оперировался он осенью 1969 года в Тбилиси. Таль очень любил этот город, где, он знал, очень любят его. Операция прошла хорошо, и спустя двадцать дней Таль уже участвовал в тбилисском международном турнире.

Отныне, слава богу, приступы перестали мучить его, и Таль наконец-то почувствовал себя здоровым, как может, правда, чувствовать себя здоровым человек, которому вырезали почку. Он собирался вновь серьезно заявить о себе, собирался начать новую жизнь. В здоровом Тале — здоровый дух! Он вдруг почувствовал, как, однако, был прав автор этого шутливого изречения.

Но вернуть себе прежнее положение было не так-то просто. Длинная череда неудач заставила многих потерять веру в Таля. Мало того, частые вызовы врачей к Талю во время приступов способствовали появлению нелепых слухов. «Скажите, Миша, это правда, что вы морфинист?» — всерьез спросил его однажды один из болельщиков. «Что вы, я чигоринец!» — последовал молниеносный ответ.

Насколько пошатнулась его репутация гроссмейстера экстра-класса, Таль особенно остро почувствовал в ноябре 1970 года, когда Федерация шахмат СССР не допустила его к участию в чемпионате страны, проходившем в его родной Риге, предпочтя ему одного из мастеров.

Таль был обижен и огорчен. После операции он, если не считать нескольких не очень сильных турниров, сыграл лишь четыре партии с Найдорфом в «матче века», где сборная СССР встретилась со сборной мира. Счет встреч с Найдорфом — 2:2 — несколько разочаровал тех, кто продолжал верить в Таля. Поэтому он хотел показать себя в настоящем деле, но его лишили этой возможности.

Первой настоящей проверкой сил «нового» Таля оказался турнир, который состоялся весной 1971 года в Таллине. Не потерпев ни одного поражения и одержав восемь побед при семи ничьих, Таль разделил первое-второе места с Кересом, опередив нескольких гроссмейстеров. Таль очень ровно провел весь турнир, а в некоторых партиях блеснул своей прежней игрой с каскадом жертв.

Осенью Таль после долгого перерыва принял участие в очередном, XXXIX чемпионате страны, который проходил в Ленинграде. На протяжении всего соревнования он боролся за лидерство и в итоге разделил второе-третье места со Смысловым, пропустив вперед лишь великолепно выступавшего Савона.

Можем ли мы на основании этого успеха Таля закончить наше повествование на мажорной ноте? А не лучше ли закончить на том, как в октябре 1970 года, когда в западно-германском городе Зигене сборная команда Советского Союза в очередной раз завоевывала победу на шахматной олимпиаде, по улицам Ярославля шел на сеанс одновременной игры заметно полысевший человек, шел сгорбившись, без шляпы и шарфа, пытаясь спрятаться за коротким воротником пальто от порывов холодного сырого ветра, несущего с собой хлопья мокрого снега?

Мы воздержимся и от мажорных и от минорных интонаций. Воздержимся и от гаданий по поводу того, как сложится дальнейшая судьба Таля. Более того, мы позволим себе выразить уверенность в том, что если в шахматной судьбе Михаила Таля и не произойдет каких-либо существенных перемен, то этот факт никоим образом не повлияет на наше отношение к тому, что было, что успел свершить этот небезгрешный, но великий шахматист.

Вспомним, что Таль ворвался в шахматный мир в разгар тяжелой многолетней борьбы между двумя великими представителями классического стиля — Михаилом Ботвинником и Василием Смысловым. Это была эра шахматного классицизма — мудрая, величественная, строгая, рациональная, уверенная в своей непогрешимости.

Бунтарская игра Таля с его интуитивной верой в то, что почти любая позиция таит в себе неисчерпанные ресурсы борьбы, его умение резко повысить «производительность труда» фигур и пешек, его бесстрашие, всегдашняя готовность пойти на риск, — все это если и не нарушало основные законы шахматной борьбы, то, во всяком случае, допускало более свободное, вольное их толкование.

Под влиянием Таля многие из тех, кто ранее слепо подчинялся букве шахматного Закона, отныне стали отдавать предпочтение его духу. Это было торжеством творческого начала; более гибкого, менее ортодоксального и, в конечном итоге, более глубокого, более современного подхода к решению шахматных проблем.

Таль в шахматах, несмотря на все свои неудачи последних лет, был и остался флибустьером, искателем приключений. Его игра утоляла у миллионов любителей шахмат жажду романтики, звала к неизвестному, загадочному. Это так много! Поэтому не будем предъявлять к Талю тех требований, которые он заведомо не будет, не захочет и не сможет выполнить. Тем более что надо еще ответить на вопрос: а имеем ли мы право предъявлять такие требования?

Помню, когда Таль стал в двадцать четыре года чемпионом мира, я, как, наверное, и многие другие, считал, что это надолго. Увы, все те, кто так думал, не учли одного: Таль был мастак таскать яблоки из чужого сада, но ходить с трещоткой вокруг своих владений? Нет, это скучное занятие было не для него.

Когда Таль с таким конфузом проиграл матч-реванш, я, как и многие болельщики, был ошеломлен, даже обижен — за Таля и на Таля. Теперь, спокойно оглядываясь на события десятилетней давности, я думаю о том, как это было несправедливо и просто глупо — требовать от Таля, чтобы, став чемпионом мира, он изменил свой характер, набрался вдруг благоразумия, стал предусмотрителен, расчетлив.

Природа, создавая Таля, готовила его только на роль лидера оппозиции, и ни на какую другую роль он не годился. Если бы Таль был благоразумен, практичен, дальновиден, он, скорее всего, не стал бы чемпионом мира. Не оттого ли Таль и обогнал опешивших от неожиданности Смыслова, Кереса, Петросяна, Спасского, Геллера, Корчного, Бронштейна и других наших гроссмейстеров, что действовал азартно, неблагоразумно, нерасчетливо, но всегда — смело?!