Виктор Васильев - Загадка Таля. Второе «я» Петросяна

Это было слишком строго сказано. Потому что поправка на ветер — это была поправка на интуитивный стиль. Потому что и классический стиль вовсе не отвергает «неясные», а если говорить точнее — психологические моменты.

Именно такой «момент» и повлиял на ход десятой партии. Петросян перехватил инициативу как раз потому, что поставил противнику психологическую западню. Дело в том, что после того как двинулась вперед черная пешка королевского фланга, Петросян должен был взять ее — либо своей пешкой, либо ладьей. Позиция требовала взять пешку ладьей — объективно это было сильнее, и Петросян, принципиальный сторонник строго классического стиля, должен был сыграть именно так.

Но ведь не зря же была сделана поправка на ветер! Петросян отлично видел состояние Спасского, его нетерпеливое стремление скорее сквитать счет. И он интуитивно почувствовал, что на взятие пешкой Спасский, скорее всего, сделает выпад слоном, выпад, который внешне выглядит таким агрессивным, но в действительности из-за тактического контрудара явится ошибкой.

Париж стоит обедни! — Петросян сделал ход пешкой, и дальше все произошло именно так, как он предполагал. Это было торжество не только его тактики, но и психологии, это было, если хотите, торжество интуитивного стиля. Вот как иногда все запутывается и перепутывается в шахматах!

После десяти партий счет стал 6:4 в пользу чемпиона мира. Положение претендента выглядело крайне трудным, и не только из-за счета, но и потому, что он никак не мог навязать противнику неудобную для того манеру боя.

Но Петросян не обольщался своим успехом. Даже если бы у него и не было развито обостренное чувство опасности, и тогда Петросян понял бы, что именно сейчас, когда положение Спасского стало очень тяжелым, быть может даже безнадежным, именно сейчас, когда тому действительно уже нечего терять, он и станет необычайно агрессивным.

И следующие партии полностью подтвердили его опасения. Начинался новый этап матча, в котором чемпиону предстояло отражать яростный и длительный натиск.

Правда, двенадцатая партия едва не кончилась для Спасского катастрофой, после чего вопрос о победителе был бы, по-видимому, решен бесповоротно. Но судьба вновь оказалась милостивой к побеждаемому. Однако была еще и одиннадцатая партия, которая тоже долго сидела болезненной занозой в памяти Петросяна.

В этой партии Спасский открыто, не маскируясь, выказал свои агрессивные настроения. Едва успев выйти из дебюта, он пожертвовал пешку и получил очень перспективную позицию. Однако черные бдительно парировали все угрозы, и тогда белые на 21-м ходу предложили ничью.

Петросян задумался. Он понимал, что у Спасского компенсация за пешку недостаточная. И все же раз он предлагает ничью, значит, он что-то видит? А может быть, нет? Петросян тут же поймал себя на том, что жалеет о принятом решении. В конце концов, у него в запасе два очка. Зачем же идти даже на небольшой риск, тем более что и ничейный исход в создавшемся положении для него выгоден?

Эти мысли так его раздосадовали, что он тут же допустил одну-две неточности и на 26-м ходу предложил уже ничью сам. Не скрывая удивления, Спасский согласился. Даже и в этот момент преимущество черных было бесспорным, и поэтому заключение мира у многих вызвало недоумение. Очень скоро и сам Петросян пожалел о том, что проявил чрезмерное благодушие.

Двенадцатая партия, служившая своего рода промежуточным финишем, была последней, в которой претендент делал ставку на тактику. Но, обжегшись еще раз, он, сам о том не ведая, нанес противнику болезненную рану, которая долго не заживала даже и после того, как матч стал достоянием шахматной истории.

Как и в десятой партии, здесь вновь была разыграна староиндийская защита, с той, однако, существенной разницей, что уже на пятом ходу претендент применил новый (или почти новый) ход, который, по утверждению гроссмейстера Шамковича, вызвал смятение в пресс-бюро. Этот ход, пускавший партию по руслу неизведанных вариантов, говорил о том, что русалка собиралась тащить Петросяна в омут осложнений.

Но он не упирался, нет. Обе стороны долго перегруппировывали силы, готовясь к тактическому бою на одном и том же участке — королевском фланге. И когда этот бой начался, не сразу можно было понять, кто атакует, а кто защищается: атаковали оба! И оба соперничали, в решительности, в презрении к опасности, в находчивости.

Первым поднял свои войска в штыковую атаку Петросян: на 27-м ходу одна из пешек, прикрывавших белого короля, вдруг рванулась вперед, напав на коня. Спасский коня оставил под ударом и двинул вперед центральную пешку, напав на белого слона. Петросян взял коня, и тогда Спасский послал в сражение и соседнюю пешку, напав на второго слона белых.

Этот кровопролитный встречный бой производил огромное впечатление. Затаив дыхание, со смешанным чувством ужаса и благоговейного трепета следили зрители за развертывавшейся на их глазах драмой. Приближался цейтнот, и это еще больше сгущало предгрозовую духоту.

Что сделал «осторожный» Петросян? Увел из-под удара одного из ' своих слонов? Совсем нет — он пожертвовал ладью за слона, который был у черного короля начальником дворцовой стражи. В этот момент стали отчетливо проступать контуры глубокой и прелестной комбинации чемпиона мира. В пресс-бюро гроссмейстеры шумно стучали фигурами. «Мельница» — вот оно что!

Затаенная мечта каждого шахматиста — осуществить комбинацию типа «мельница». Мексиканец Торре стал бы знаменит, даже если бы выиграл в своей жизни лишь одну-единственную партию — ту самую, в московском турнире 1925 года, когда под жернова мельницы попал сам Ласкер. И вот теперь Петросян тащил упирающегося Спасского в омут у мельницы.

На 31-м ходу наступает кульминационный момент бурной схватки — Петросян не только оставляет под боем своих слонов, которые мучительно замерли под наведенными дулами, но ставит под удар еще и коня! Создалась необычайной красоты картина, когда три белые фигуры, выстроившись в ряд, предлагали себя в жертву — бери любую! Казалось, триумф Торре будет повторен в еще более эффектной интерпретации да к тому же — небывалый случай! — в матче на первенство мира.

В этот момент я тихонько подсел к находившемуся в зале Болеславскому. Обычно невозмутимый, он низко склонил голову над карманными шахматами и лихорадочно проверял комбинацию Петросяна. Да, ошибки не было, мельница была сработана на совесть, и вот сейчас колесо придет в движение. Вдруг Болеславский, подняв голову и взглянув на демонстрационную доску, чуть слышно застонал: Петросян, поспешив в цейтноте, сделал ход, который разрушил весь замысел! Нет, этот ход не проигрывал, но разве не горько было Петросяну, что вместо прекрасной победы, которая доставила бы эстетическое наслаждение миллионам любителей шахмат, его мельница смолола очередную прозаическую ничью?..