Михаил Ильяшук - Сталинским курсом

Наконец, настал день казни преступников. Всю верхушку арестованных начальников в количестве нескольких сот человек отвели под конвоем в глухую тайгу и там всех расстреляли. Так закончилась кошмарная полоса массового издевательства над заключенными и их уничтожения на Колыме. Весь командный состав сменили сверху донизу, смягчили режим, улучшили питание, выдали теплую одежду. Прекратились пытки, издевательства, зверства. Срока однако никому не снизили».

После знакомства с колымской эпопеей, о которой мне поведал Гуричев, я подумал, что у читателя невольно может возникнуть вопрос: уж не стал ли ГУЛАГ гуманным институтом, коль так начал заботиться о заключенных? Отнюдь нет. Государство (а следовательно, и его орудие — ГУЛАГ) было заинтересовано в производительном труде рабов-зеков на добыче золота. А кроме того, просочившиеся за границу сведения о зверских издевательствах над колымскими заключенными вызывали возмущение во всем мире. И Кремль был вынужден покарать виновных и навести какой-то порядок в колымских лагерях.

Но обратимся к дальнейшему повествованию Гуричева.

«Между тем, моя цинга не проходила. Я все еще лежал в инвалидном отделении. Мне становилось все хуже и хуже. Почернела нога, начиналась гангрена. Врачи всполошились и решили отправить меня в главную больницу, находившуюся в Магадане, чтобы отнять у меня ногу выше колена. Надо спешить, так как температура уже поднялась до сорока градусов. В голове у меня — словно туман, но сознания тогда еще не терял. Смутно припоминаю, как меня положили на носилки, погрузили в машину, привезли в больницу и внесли в палату. Вдруг слышу как бы издалека чей-то радостно-изумленный голос: «Федор Михайлович, ты ли это, мой дорогой друг? Что с тобой? Ты меня узнаешь?» Я с трудом приподнял голову и, приглядевшись, узнал Гоха, с которым вместе работал на прииске; и вот теперь потерял сознание. Когда я очнулся, то увидел склонившегося надо мною встревоженного Гоха со шприцем в руке. Вздох облегчения вырвался из его груди. «Ничего, ничего, Федя! Лежи спокойно, все будет хорошо. А ногу резать не будем, попробуем ее вылечить». И что ты думаешь, вот и не верь в судьбу. Не встреть я Гоха, лишился бы ноги, а скорее — жизни, так как твердо решил — лучше умру, а с ногой не расстанусь. Попади я в руки других хирургов, мне без разговоров ампутировали бы ногу, а потом сказали бы, что другого выхода не было.

Гох уложил меня в своем кабинете под свое непосредственное наблюдение, прикрепил ко мне медсестер, врачи дежурили возле меня круглосуточно, делали уколы, надрезы, следили за работой сердца, давали диетическое питание, купали-мыли меня, словом, созданы были идеальные условия для ухода и лечения. И ведь вот вылечили ногу. Никто не верил. А когда убеждались в этом, то удивлялись, как это удалось Гоху сделать чудо. Выходит, что крепкая и глубокая дружба все может. Как он был счастлив, что смог отплатить мне за все то доброе и хорошее, что я сделал для него в самое тяжелое время — в первые дни его работы на золотом прииске».

Меня заинтересовала дальнейшая судьба Гоха, и я спросил у Гуричева:

— А что же было с ним потом? Встречался ли ты с ним позднее и при каких обстоятельствах?

Федор Михайлович тяжело вздохнул и сказал:

— Он не хотел со мной расставаться, устроил меня на хозяйственной работе при больнице и всячески защищал, когда мне угрожала опасность снова попасть на прииск. А потом он скоро освободился, уехал в Казань. Мы с ним переписывались, но недолго. Я узнал от его друзей, что его снова арестовали — пришили ему связь с сыном Постышева и по приговору Особого совещания расстреляли.

Я как-то поинтересовался — бывали ли случаи побега с Колымы. И вот что Гуричев мне рассказал.

«Сбежать из самой зоны можно было бы, но дальнейший побег неизбежно закончился бы гибелью смельчака. Мне известен только один случай, когда трем уркам удалось удрать. Один из них, благополучно добравшись до Москвы, вторично попал на Колыму. Он-то мне и рассказал, как происходил побег. Их было трое, отчаянных, предприимчивых — Пескарев, Груздев и Чижов. Долго они копили продукты (сухари, сало, крупу, соль, табак) и запасались такими хозяйственными предметами, как спички, чайник, кружки, веревка, ножи, топор, лопата, два ватных одеяла и кое — что еще.

Накануне побега они разложили все это имущество по рюкзакам и ночью исчезли в тайге. Направление взяли на запад — в Якутию. Путь им указывали звезды и солнце, а также лишайники на деревьях. На ночь они устраивались у костра. Ложились спать на подстилку из сухих листьев, которую покрывали ватным одеялом, а укрывались другим. Один дежурил и поддерживал огонь в костре, а двое спали. Днем на стоянках варили кашу, а воду добывали из снега. Каждый день они безостановочно шли, преодолевая густую чащу леса, сопки, снега. Долго не натыкались на жилье. На сотни километров не встретили ни одного человека. А запасы продуктов тем временем все таяли и, наконец, совсем иссякли. Впереди голодная смерть. Будь у них ружье, они могли бы поддержать себя какой-нибудь дичью, но стрелять было нечем. Что делать? Тогда главарь тройки и говорит: «Вот что, ребята — либо мы все трое подохнем с голоду, либо двое еще могут спастись за счет третьего. Я предлагаю бросить жребий; кто-то из нас должен быть зарезанным и съеденным». Согласились. «Кому выпадет конец палки, тому каюк». Жребий пал на Груз — дева. Двое других тут же тяпнули его топором, разрубили на куски и сложили в мешок. Мясо быстро замерзло на морозе. Теперь их стало двое. Начали питаться человечьим мясом, но и его запасы быстро уменьшались. Каждый думал о том, что, когда кончится мясо, придет черед одного из них. И стали они шпионить друг за другом, как бы товарищ не кокнул тебя первый. Каждый одним глазом по ночам дремлет, а другим зорко следит, как бы спутник не трахнул по темени. Но продолжали идти. Как-то идут, идут и глазам не верят: перед ними стоит изба. Подкрадываются, толкают дверь и заходят в хату. Никого нет. Хозяин ушел куда-то и не запер дверь. На стене висит ружье. Первым делом схватили ружье. Нашли мешок с крупой, а в столике — сумку с кучей денег. Все это быстро прибрали, погрузили в рюкзаки провизию и моментально смылись. Хозяином был, наверно, якут-охотник, промышлявший пушниной, за которую государство давало ему патроны, провизию, деньги.

Им здорово повезло. Пошли дальше. Шли неделями. Стреляли дичь, зайца, белку, а раз даже попали на оленя. И вторично наткнулись на жилье. Дело было поздним вечером. Дверь в сенцы была на крючке. Сквозь узкую щель они просунули палочку, приподняли крючок, открыли дверь и тихонько прокрались в комнату. На скамейках под стенами мирно спала якутская семья — молодой хозяин, его жена и двое маленьких ребят. На столе стояла плошка с оленьим жиром, в которой горел слабый огонек, тускло освещавший убогую обстановку. Пескарев и Чижов притаились и приготовились к схватке. И вдруг Чижов как чихнет! Проснулась баба и давай орать во всю глотку. Вскочил муж. Дети завыли от страха и испуга. Но беглецы живо связали хозяев, заткнули им глотки тряпками и приступили к делу: забрали провизию, запасы пороха, много денег. Потом заглянули в сарайчик и к великой радости увидели трех оленей, нарты, упряжь. Чижов сумел запрячь оленей, они вскочили в нарты и умчались. Им крупно повезло — теперь уже не надо будет пробираться пешком сквозь тайгу. А кормить оленей не надо, так как они сами добывают себе еду из-под снега.