Михаил Ильяшук - Сталинским курсом

Впрочем, это, так сказать, вступление к тому, о чем я хотел рассказать.

Нас, советских представителей, всюду встречали с восторгом как долгожданных избавителей из плена. Нас обнимали, пожимали нам руки, спрашивали, когда отправят домой, на родину. Многие плакали от радости, мечтая о скором свидании с семьями, с близкими. Мы выступали на митингах перед тысячными толпами репатриантов. «Дорогие товарищи! Разрешите передать вам от нашей любимой родины пламенный привет! Страна не забудет ваших мук и страданий, не забудет, как жестоко обращались с вами немецкие фашисты. Родина-мать встретит вас как героев, доблестно сражавшихся за ее честь и независимость. Вас ждут тысячи разрушенных городов, сел, заводов, фабрик, колхозов. Ваши золотые руки нужны, чтобы начать огромную созидательную работу по восстановлению народного хозяйства. Наконец, вас ждут-не дождутся ваши жены, дети, отцы и братья. Скоро, скоро они встретятся с вами!» — так говорили мы им на собраниях. Люди ликовали и бурно выражали свой восторг от предстоящей встречи с родиной.

Наконец наступил долгожданный день эвакуации. Тысячи норвежцев высыпали на улицы, чтобы проводить советских воинов. Местные жители искренне полюбили этих простых и скромных людей. В них они видели представителей дружественного народа, принимавшего участие в освобождении Норвегии от фашистского рабства. Они не забывали в беде наших военнопленных, томившихся в концлагерях, и помогали им, чем только могли — пищей, одеждой, и даже, рискуя своей жизнью, устраивали им побеги. На прощанье женщины и дети приходили с цветами и дарили их нашим солдатам. Многие ребята плакали от переполнявшего их чувства огромной радости — тут сердечные проводы, а там, впереди, ждут тебя встречи с близкими, родными на родине…

И вот двинулись военные составы с братушками к пограничным портам и железнодорожным станциям, где уже длинными рядами их ждали пустые товарные поезда для приема дорогих возвращенцев.

Но что это? Не сон ли? Может ли это быть? Сомнений нет. На дверях каждого вагона крупными буквами мелом было написано: «Изменникам родины — зеленая улица в Сибирь, в лагерь!»

Ошеломленные репатрианты были потрясены. В чувство их привели раздавшиеся грубые окрики: «Чего стали, сволочи! А ну, быстро залезай в вагоны! Поедете на родину, предатели, там получите по заслугам. Что, не ожидали? Ничего, ничего, Сибирь тоже родина». И молодчики из отряда охранников НКВД, вооруженные автоматами, заработали прикладами, загоняя в вагоны защитников отечества. Быстро опустели перроны, со скрежетом закрывались двери в вагонах, загремели засовы, защелкали замки. Паровозы дали гудки, и потянулись эшелоны прямым сообщением в родные лагеря.

— М… м… да! — тягостное молчание… — А скажите, товарищ Гребенщиков, знали ли наши представители, приехавшие в Норвегию для репатриации военнопленных, об этой готовящейся провокации, когда они выступали перед ними с пламенными речами и словами братского привета от родины?

— Конечно, знали. Они получили на этот счет специальные полномочия от Сталина. Комедия с выражением любви и преданности была разыграна перед бойцами, находившимися в плену, для того, чтобы усыпить их бдительность. Знай они, что их ждет такая участь, очень многие военнопленные остались бы в Норвегии.

Вот так многие из них попали в советские лагеря после отсидки в тюрьмах. Некоторых тюремная душегубка привела и в наш инвалидный баимский лагерь.

Кроме этой категории, в нашем лагере отбывало свой срок немало гражданских лиц, побывавших в оккупации. Многие из них не успели эвакуироваться, так как немцы перерезали все дороги, ведущие на восток. На следствии этим «преступникам» было предъявлено обвинение, что они сознательно остались в тылу у врага, чтобы с ним сотрудничать. Были среди них, правда, настоящие предатели в лице полицаев, старост и других «деятелей», но они составляли ничтожный процент среди массы невинных людей. Чтобы доказать виновность последних, органы НКВД цинично задавали им такие вопросы:

«Почему не ушли в партизаны? Спасали свою шкуру? Почему не пробивались через фронт к своим? Боялись за свои семьи? Бросьте втирать очки! Вы давно мечтали о приходе немцев на нашу землю». И судьба этих невинных граждан была решена.

Но самое крупное пополнение населения лагеря произошло в начале войны за счет заключенных с Дальнего Востока.

В тот трагический июнь 1941 года, когда Германия напала на Советский Союз, нашему правительству не ясно было, сохранит ли Япония нейтралитет или набросится на нас с востока. Можно было опасаться, что Япония воспользуется выгодной для себя ситуацией и нарушит нейтралитет. Под угрозой в первую очередь находилась Колыма — богатейший золотоносный район. На золотых приисках работало больше миллиона заключенных. Опасаясь, как бы японцы не захватили этот край и попутно не освободили огромную армию подневольных рабов, НКВД приступил к срочной их эвакуации, прежде всего — к эвакуации инвалидов. Буквально за сорок восемь часов из Магаданского инвалидного лагеря было вывезено в центральные районы Сибири около двадцати тысяч калек с ампутированными в результате отморожения конечностями, слепых, потерявших зрение от нестерпимо яркого света на открытых приисках (преступники из Дальстроя не позаботились об обеспечении заключенных защитными очками), дистрофиков (их морили голодом за невыполнение норм выработки). Можно себе представить, какое яркое доказательство античеловеческой сути сталинского режима предстало бы миру, захвати Япония эти места. Так вот таких костыльников, дистрофиков и прочих калек в 1941 году прибыло в Баим около 1500 человек.

По национальному составу население Баима было пестрым. Тут были представители чуть ли не всех народов, населяющих Советский Союз. По официальным данным число национальностей доходило до сорока, но преобладали в основном русские и украинцы. Много было москвичей, ленинградцев, отбывавших наказание еще с 1936–1937 годов.

Социальный состав как в зеркале отражал структуру советского общества — подавляющая масса заключенных состояла из рабочих и колхозников, представители интеллигенции и умственного труда составляли небольшую прослойку. Большинство отбывало наказание по 58-й статье, но и уголовников было, наверно, не меньше 30–40 процентов от общего числа заключенных.

Характер инвалидности подавляющего большинства лагерников в Баиме менялся год от года. В начале войны больше всего здесь было дистрофиков — тогда остро ощущался недостаток продовольствия. Но уже во второй половине войны и особенно к концу ее американская помощь нашей стране в снабжении продуктами питания настолько возросла, что даже в лагерях появился яичный порошок (невиданная до того времени роскошь). В результате улучшения питания дистрофия пошла на убыль, и параллельно резко сократилась смертность. Но зато на смену дистрофии пришел другой не менее страшный бич — туберкулез. Жертвами его становились вновь прибывающие партии молодежи. По мере освобождения западных областей и республик тюрьмы все больше и больше наполнялись привезенными из Западной Украины, Белоруссии, Латвии, Эстонии, Литвы. В основном это были молодые парни и девушки. Они массами заболевали туберкулезом в тюрьмах, откуда многих из них направляли в баимский лагерь.