Михаил Ильяшук - Сталинским курсом

— Как сгорело? Что за шутки?

— Какие тут шутки! Действительно, ваша одежда сгорела при прожарке.

Все были потрясены. Доложили по начальству. Однако командование палец о палец не ударило, чтобы одеть во что-либо голых людей и дать им возможность хотя бы добраться до барака. Пока ждали помощи, порядком продрогли, так как вытереться было нечем — полотенца тоже сгорели.

— Что же делать, братцы? — спрашивали друг у друга обнаженные люди, стуча от холода зубами.

— Может пробежим так, голяком? — предложил кто-то.

— Ты что, в своем уме? На дворе мороз да еще с ветром, сразу схватишь воспаление легких!

Подождали еще. Но «спасательная команда» не появлялась.

— Ну, как хотите, хлопцы, а я больше ждать не буду. Побегу, — сказал один смельчак и открыл дверь.

В раздевалку ворвалось облако морозного тумана. Но храбрец, нагнув голову, все же выскочил во двор.

— А, черт, пропадать, так пропадать! — решили остальные. — Бежим и мы.

Все бросились бежать.

Проходившие в это время по зоне заключенные с удивлением останавливались перед необычным зрелищем: по снегу, растянувшись цепочкой, галопом бежала группа голых людей, ожесточенно размахивавших руками. Синие тела с тонкими кривыми ногами, запавшими животами и резко выступавшими от худобы ребрами — ну просто живые скелеты, пустившиеся в пляс.

Никто не мог понять, кто же это так зло подшутил над инвалидами, заставив их бежать по сильному морозу обнаженными. Как всегда, нашлись и насмешники, получающие удовольствие от такого зрелища. Хохоча, они кричали:

— Смотрите, смотрите! Кросс доходяг!

Борьба с клопами по-настоящему развернулась только в послевоенные годы. В первые же годы нашего пребывания в Баиме просто не было житья от клопов. Эти паразиты кишмя кишели в бараках.

С наступлением ночи миллионы клопов выползали из щелей и сплошной массой нападали на зеков. Они забирались под нижнее белье и жалили, высасывая кровь. Люди уничтожали их сотнями. Матрацы, подушки, рубахи, кальсоны — все было в кровавых пятнах, однако вместо раздавленных появлялись новые тысячи клопов. О сне не могло быть и речи. Доведенные до отчаяния инвалиды хватали свои постели, опускались с нар, ложились прямо на пол. Но и это не спасало, так как клопы массами скоплялись на потолке, а оттуда дождем сыпались на головы.

Клопиная инквизиция встревожила начальство, так как отрицательно отражалась на производительности труда. Командование начало принимать решительные меры против врага номер один.

В назначенные дни всех заключенных выгоняли с вещами из бараков на двор. Бригады дезинсекторов обильно обливали нары горячей водой, а затем обрызгивали ядовитым раствором пол, стены, потолок.

А в это время заключенные сидели во дворе табором, разбирая свои тряпки и уничтожая клопов в чемоданах, сундучках, ящиках, а управившись, долго еще мерзли на морозе, если дело было зимой, или жарились на солнце летом в ожидании завершения дезинсекции. Назад в барак пускали по одному человеку, чтобы староста мог лично просмотреть вещи каждого — нет ли там клопов.

Но проходило три-четыре недели, и уцелевшие в щелях стен, потолков, нар, а частично занесенные, несмотря на тщательный контроль, с вещами, клопы, быстро размножившись, снова начинали атаковать жителей бараков.

Только после войны начали применять более радикальные методы борьбы с клопами — с помощью окуривания серой. Перед газацией, как и раньше, всех выгоняли на двор, но не на несколько часов, а на двое-трое суток. Вся твердая тара, в которой зеки хранили свои вещи — чемоданы, сундуки, ящики — оставалась на нарах в открытом виде. Щели в стенах, окнах тщательно замазывались глиной, чтобы не было утечки газа. На полу размещали кучи земли, на них клали дрова и сверху насыпали серу. Дезинсекторы в противогазах разжигали костры, выходили и плотно закрывали за собой двери, обмазывая глиной дверные щели. Барак обрабатывался газом в течение двух суток. На третий день открывали двери, окна и проветривали помещение. Эффект был потрясающим: весь пол и все нары были покрыты толстым слоем мертвых клопов. Их сметали в кучи и сжигали во дворе. После такой обработки клопы не появлялись с год.

В 1946 году газацию начали проводить не по сезону рано — в мае. В Сибири это еще месяц с холодными, даже с заморозками, ночами. А мы разместились прямо на земле, подстелив под себя тонкие матрацы. Задолго до рассвета опустился туман. Хотя я спал в одежде, укрывшись сверху одеялом, все же продрог до костей, так как от земли через жиденький матрац тянуло холодом, а сверху все — подушка, одеяло, частично матрац — стало влажным от тумана. Утром почувствовал острую боль под лопаткой. Диагноз — плеврит.

С тех пор прошло больше двадцати лет, а я никак не могу от него избавиться. Чуть сырая погода, из легких непрерывно выделяется мокрота. Таким образом, кроме порока сердца, я заработал в лагере еще и плеврит.

После завершения трагической полосы массовой гибели людей от дистрофии, свидетелем которой я был в бараке № 4, я снова переселился в рабочий барак.

Наш лагерь не был изолирован от внешнего мира. Мы могли переписываться с родными, посылая им два (не более) письма в месяц. Благодаря радио, имевшемуся в каждом бараке, мы были информированы о событиях в стране, в частности — о ходе военных действий.

По местному (новосибирский пояс) времени московское радио прекращало свою работу в три часа ночи. Его в бараке никто не выключал, так как спать работягам радио не мешало. Один только я ворочался с боку на бок, пока оно не умолкало. Поэтому я «от доски до доски» прослушивал все передачи. Тут были и сводки информбюро о победном шествии Красной армии на запад, были концерты, оперы, пьесы и другие передачи. Это были звуки из другого, далекого, недосягаемого мира, в котором весь народ, невзирая ни на какие трудности, страдания, нужду, изо всех сил боролся во имя победы. Сердце сжималось от боли при мысли о том, что миллионы людей гибнут на фронте, что миллионы жен и детей остались без мужей и отцов. Мы тоже хотели быть там — вместе с народом, вносить свой вклад в победу над врагом, кто покрепче — на фронте, кто послабее — в тылу. А нас держат под замком, как врагов народа, оплеванными, униженными, угнетаемыми отечественными фашистами. Горько было сознавать это!

Каждую ночь я жадно вслушивался в сводки, говорившие о том, что еще такие-то города, железнодорожные узлы, станции освобождены от немцев. С каждым годом, месяцем, неделей приближалась победа. В душе разгоралась надежда, что после разгрома немецких фашистов наш народ возьмется за уничтожение нашего лагерного рабства. А пока что… Крепко спят заключенные. Кто-то храпит. Иногда чей-то стон пронесется по бараку. В дальнем углу еле светится электрическая лампочка.