Татьяна Тарасова - Красавица и чудовище

Дробить, то есть отбивать чечетку, нам хотелось с утра и до ночи. Не говоря уже о том, что мы сразу же привязались к новому хореографу, — человеком она оказалась открытым и добрым, стали пропадать у нее дома, нянчить ее ребенка. Она вошла во вкус тренерской работы, набрала себе группу, тем более что Рыжкин, оставив нас, начал кататься в паре с Милой Пахомовой, и теперь уже Лена придумывала нам программу. Короче, события развивались довольно стремительно. Рыжкин из тренера превратился в ученика, Чайковская из хореографа сделалась тренером Рыжкина. Такое было возможно лишь в годы становления фигурного катания в нашей стране. В итоге мы с Жорой попросились учениками к Елене Анатольевне.

Своего тренера мы полюбили до самозабвения. Ужасно боялись ее в чем-то подвести, не дай бог, расстроить.

Так получилось, что мы с Жорой стали ее основной парой. И на своем первом чемпионате Европы — для нас, кстати, тоже первом международном старте, который в 1965 году проходил в Москве, — Елена Чайковская выводила на лед Тарасову и Проскурина. Позже она воспитала немало сильных спортсменов, но, мне кажется, мы с Жорой тогда были для нее дороже всех. Чайковская творчески подходила к тренировкам, каждый день проводя их по-разному, и создавала по тем временам необычные программы. Нам, первым в стране, она поставила танец под песню. Взяли песню Бабаджаняна «Не спеши» в исполнении Муслима Магомаева, и под нее мы с упоением катались с Проскуриным, пользуясь неизменным успехом у публики.

Я ходила за Леной, как тень, забыв про свой родной дом. Бегала в молочную и булочную, химчистку и прачечную, сидела днем с Игорем и стала просто членом ее семьи. Все ее друзья стали моими. Не было такой тайны, которой бы я не могла поделиться с ней. Нас связывала очень тесная дружба. Впрочем, и сейчас в тяжелые дни мы рядом.

Мы ездили вместе отдыхать, и я не переставала удивляться, что даже летом на восстановительном сборе, по сути дела, на отдыхе, Лена постоянно работала, придумывая каждый раз что-то новое. Как-то она попросила конькобежного тренера Горкунова помочь нам подобрать упражнения для общефизической подготовки. Заметив, что не все его упражнения подходят к нашей специфике, она переделала их, и на следующий год мы катались с Жорой намного увереннее.

Масса различных историй происходила у нас с Еленой Анатольевной. Мне было восемнадцать лет, когда в Горьком она отпустила меня и Лену Котову погулять. Нас пригласили в кафе молодые люди. Чайковская не возражала, но велела в десять быть дома. В десять мы, естественно, не пришли, в одиннадцать тоже, добрели до гостиницы где-то без четверти двенадцать. Первое, что мы увидели, когда крались по коридору, это ее голову, выглядывавшую из комнаты. Я жила вместе с ней, и, когда вошла в номер, Чайковская встретила меня зареванная — она уже представила себе все ужасы, какие могли с нами случиться, и довольно конкретно сказала, кто мы такие есть и что она о нас думает. Легла она вся в слезах, повернувшись к стенке. Я не спала полчаса, час, мучилась, что расстроила тренера, и наконец решила: сейчас с ней помирюсь, прыгну к ней на кровать, обниму ее, поцелую, и она мне все простит. И при погашенном свете я делаю большой прыжок со своей кровати и падаю на Чайковскую, которая уже безмятежно спала. Ох, как она кричала!

Лена мне прощала любые выходки. Даже те, какие красивая женщина девочке простить не может. Мы возвращались летом с юга в Москву. Ей предстояла важная встреча, и было необходимо выглядеть особенно эффектно. Пива, чтобы накрутить волосы, мы не нашли, и тогда я ляпнула, что накручиваю в таком случае бигуди на арбузный сок. Я старательно причесала Чайковскую, и мы легли спать. Утром бигуди отрывались от головы только вместе с накрученными волосами. Понятно, что на свидание, которое невозможно было отменить, Чайковская пришла с прической, не соответствующей значительности момента.

Она была для меня образцом во всем. Одевалась Лена тогда совсем не так, как сейчас мы видим ее по телевизору, жили они материально не очень легко, но она всегда выглядела ослепительной женщиной, источающей тонкий аромат французских духов. Чайковская купила по дешевке (за десятку) для тренировок валенки сорок пятого размера, но, надевая на каток тулуп и валенки, она умудрялась сохранять изысканность и элегантность. Когда она шла, все оглядывались. А летом! Высокая, красивая, стройная. Туфли у нас нередко были на двоих. Я на нее мало чем походила. Лена всегда и во всем искусный дипломат, а я очень часто в тех вопросах, где надо проявить некоторую, будем говорить, тонкость, выбрать момент, чтобы что-то попросить или где-то вовремя промолчать, удивительно неуклюжа. Обращаюсь с просьбами не вовремя и говорю то, что думаю.

Как складывалась у меня дальше жизнь в спорте? Очень печально: я вывихнула плечо. Раз вывихнула, второй… Вывих стал привычным — это трагедия в парном катании. У Лены появилась Пахомова, но теперь уже с Горшковым. Чайковская начала с ними готовить «Кумпарситу».

Не вызывало уже сомнений, что у Чайковской свой стиль, свое видение фигурного катания, что она незаурядный тренер. Понимая это, я любила ее еще больше, старалась из последних сил. А силы действительно были последними, все время из плечевого сустава вылетала рука, ни о каких поддержках и речи быть не могло. Я догадывалась, что Чайковской уже не до меня, что с появлением Пахомовой и Горшкова перед ней встали более серьезные и важные задачи в фигурном катании, чем те, что ставились передо мной и Жорой. Понимала, но очень обижалась. Чайковская, естественно, все меньше и меньше обращала на нас внимание, много работала с Пахомовой. Конечно, пора было оставлять спорт. Постоянная травма руки болезненно влияла не только на мою психику, но и на психику Чайковской. Она ведь была не только моим тренером, но и подругой и резко расстаться со мной не могла. Между нами начали складываться очень тяжелые отношения. Я ходила угнетенная и подавленная.

В итоге, назло Чайковской, перешла в ЦСКА. В ЦСКА тренировалась несколько месяцев, сменив парное катание на танцы, но ничто уже помочь не могло — рука не позволяла кататься в полную силу. Надо было подыскивать себе работу. Все это время я ходила, надувшись на Чайковскую, считая, что она поступила со мной жестоко.

Потом дружить нам стало очень трудно. У нее росли свои пары, у меня — свои, наши ученики почти все время противостояли друг другу, следовательно, противостояли и мы. Я внимательно следила за ее работами. Ведь долгое время она ставила программы лучшим в мире танцорам, Пахомовой и Горшкову. Помню, как на одном из традиционных соревнований на призы «Нувель де Моску» оригинальным танцем была румба. Я приехала с соревнований в таком восторге от танца Пахомовой и Горшкова, что не смогла себя сдержать и в двенадцать часов ночи позвонила Чайковской, сказав, что она гениальный тренер, что ничего подобного я в своей жизни не видела. Я говорила, что преклоняюсь перед ней только за то, что она дала мне возможность увидеть такой неподражаемый танец.