Татьяна Варнек - Доброволицы

— Вы свободны!

Я обратилась к ней:

— У меня по прибытии отобрали два патрона. Это я спрятала на память о первом бое в Зимнем дворце. Нельзя ли их получить обратно?

Та засмеялась:

— Благодарите, что вам жизнь со свободою вернули, а про патроны забудьте.

Она нас провела к воротам. Часовой открыл тяжелую дверь, и мы очутились на свободе.

С каким наслаждением я втянула струю холодного воздуха! Казалось, что пахнет он иначе, чем в тюрьме. На проезжающей подводе сидела баба.

— Куда вы идете? — сокрушенно покачала она головой.

— Домой! — засмеявшись, крикнула Прокопчук.

На одном из поворотов мы пожали друг другу руки и разошлись навсегда.

Утренняя прогулка после долгого пребывания в тюрьме сказалась, и я с трудом передвигала ногами.

— Бочарникова! — Передо мной стоял ударник-пятигорец. — Вы давно освобождены?

— Только что из тюрьмы.

— Уезжайте немедленно. С. с неделю как освободили, а вчера вновь арестован. Я сегодня покидаю Петроград. Уже сделал все документы.

— Да мне ехать некуда! Я из Тифлиса, а на Кавказ не пропускают.

— Нет, уже пропускают. Я сам с Кавказа.

Он дал мне нужные адреса, и мы расстались. Чуть ли не на четвереньках добравшись до Благотворительного общества, где я раньше снимала угол, я замертво повалилась на койку.

Через два дня все было готово. Забрав вещи с деньгами у Саморуковых, я отправилась на Варшавский вокзал. Народу в теплушку набилось как сельдей в бочку. Раздался третий звонок. Вагон дрогнул… Прощай, Петроград!

Обязанности контролеров в большинстве случаев исполняли солдаты, ничего не понимающие в билетах. Я билета не купила, хотя у меня было 260 рублей (100 руб. выдала Лига равноправия женщин и 160 — Политический Красный Крест). Я нахально предъявила вместо билета удостоверение от какого-то учреждения, где разрешался свободный проезд до Тифлиса. Мне его проштемпелевали, и так пошло дальше.

В Москве на вокзалах висели предупреждения: «Не доверяйте своих вещей солдатам!» Но я все-таки попалась. Заговорила с солдатом, ехавшим, по его словам, на Кавказ. Я спросила, берут ли там только вышедшие керенки, так как все деньги у меня были именно в керенках.

— Нет, нужно их обменять. Идемте в город, покупайте мелочь, и вам будут давать сдачи.

Мы так и поступили, покупая сразу вдвоем. У него сдачи от моих денег оказалось 105 рублей, а когда я на вокзале повернулась, чтобы взять из хранения багажа свои вещи, его и след простыл.

Вечером выехала из Москвы. На рассвете подъехали к станции Горки. От купленных в Москве сарделек я расхворалась и, чувствуя приступ тошноты, вылезла из вагона. И вдруг мой поезд свистнул и тронулся. Я бросилась бежать вдогонку, так как ехала в предпоследнем вагоне, надеясь ухватиться за буфера, подняться на мускулах и встать на площадку, но ног не успела подобрать, и меня поволокло. Поезд набирал скорость, начало качать, а меня мотает из стороны в сторону. «Бросьте, товарищ, убьет!» — крикнул мне солдат с площадки. Я отпустила руки, и меня с силой отбросило головой на рельсы. Из глаз посыпались искры… Два солдата на платформе, видевшие эту сцену, подбежав, подняли меня под руки привели на вокзал и обмыли в кровь разбитую голову.

Вещи мои уехали, а вместе с ними и… моя смертушка. Уже через четыре часа начались первые обыски. По мере приближения к Дону, где шли бои с Добровольческой армией, они участились по нескольку раз в день. Искали оружие. А ведь я везла на память части от своей винтовки: штык, затвор и шомпол и множество фотографий Женского батальона, так жгуче ненавидимого солдатами. Меня спасло сходство с мальчишкой. Раз контролер пришел в недоумение, что моя фамилия кончается на «ва». Я сказала, что я из Женского батальона.

— Так-то, молодой человек! — улыбнулась она.

В другой раз во время проверки документов на станции я соскочила набрать во фляжку воды.

— Мальчик, твои документы! — крикнул часовой.

— Я уже предъявляла!

— Предъявляла? А ну-ка покажи! А я их и не признал, — засмеялся он.

Впоследствии, когда я служила сестрой милосердия в 1 — м Кубанском стрелковом полку, во время эпидемии сыпняка мы с сестрой Марианной лежали больные в госпитале в Новороссийске. Нас пришел навестить командир полка полковник Димитриев. Проходя мимо кроватей, он вглядывался в лица. Меня не узнал. Слышу, спрашивает Марианну:

— А где Маруся?

Та мотнула головой:

— Вон она…

— Где?

Я засмеялась:

— Здесь, господин полковник!

— Да разве можно узнать? Мальчишка лет пятнадцати лежит.

К соседке пришел муж.

— Почему к вам положили мальчика?

— Где?

Он показал на меня. Та засмеялась:

— Это сестрица!

Это-то сходство с мальчиком меня и спасало в дороге от неприятностей. На одной станции я разговорилась с женщиной, которой нужно было отправить девятилетнюю племянницу к матери. Мне оказалось не по дороге. Вечером я села в теплушку, в которой ехали с фронта человек пятнадцать солдат. Им женщина и поручила довезти племянницу. Они сидели, закусывая, при свечке, а я забралась в дальний угол. Вдруг слышу, девочка спрашивает:

— А эта девочка с вами едет?

— Какая девочка?

— Солдатик.

— Да это мальчик!

— Нет, девочка.

— Откуда ты знаешь?

— Она разговаривала с моей тетей.

«Ах, — думаю, — чтоб ты скисла с твоим языком…» Я моментально прислонилась к стенке и, свесив голову на грудь, закрыла глаза.

— Товарищ, закурим? — Чиркнула спичка, и несколько секунд молчания. — А верно, девочка…

Как только они угомонились и потушили свет, я на первой же остановке соскочила и пересела в другой вагон. Дальше на одной станции, в ожидании пересадки, я разговорилась с дамой. «Если бы вы знали, какого ужаса свидетельницей мне пришлось быть сегодня! Матросы с солдатами проверяли на станции документы. Сделав шаг, чтобы взять у четвертой пассажирки бумагу, солдат зацепился за что-то ногой. У первой дамы из-под пальто клеш торчало что-то металлическое. Ее раздели, она оказалась обвешанной частями пулемета. На допросе заявила: «Мне было все равно умирать. Мой муж, татарин, заявил, что, если я откажусь провезти, он меня застрелит». Так ли это было или она скрывала правду, неизвестно. Ее тут же приговорили к смерти. Все пассажиры высыпали смотреть на казнь. Я думала, что сойду с ума от ужаса, и в то же время не было сил отвести взгляда от этой страшной картины. Матрос, опоясанный шашкой, отвел ее аршина на два от вокзала, пальто было снято, и велел женщине держать руки прижатыми к телу. Он первым ударом отсек ей руку. Кровь хлестнула фонтаном. Женщина только передернула плечами. Вторым ударом матрос отсек ей вторую руку. Она не дрогнула. Шашка взвилась, но зацепилась только за ее макушку. Смертельно бледная, женщина пошатнулась, но устояла на ногах. И наконец, четвертым ударом матрос наотмашь отсек ей голову. Умирать буду, а это страшное зрелище будет стоять перед глазами. Нас, женщин, принято называть слабыми существами. А мужеству этой женщины мог бы позавидовать любой из мужчин».