Виктор Еремин - Тайны смерти русских писателей

Когда все это случилось: по мере развития в демократических обществах так называемой современной свободы Слова или сама свобода Слова стала внедряться в обществе уже после его смерти, вряд ли кто сможет сказать. Но как бы там ни было, ныне можно говорить все, что угодно, и писать все, что угодно, все равно никому никакого дела до этого нет, ибо произнесенные слова и для говорящего, и для пишущего на самом деле пустые звуки, а для пишущего и читающего — наборы ничего не значащих знаков. Получилось все по Ф. М. Достоевскому: если у тебя есть миллион — можешь делать все, что угодно, мертвое Слово станет твоей опорой; нет у тебя миллиона — с тобой будут делать все, что угодно, мертвое Слово будет только этому способствовать.

Слово убито интеллигентами-интеллектуалами! Вместо него осталась только хитиновая оболочка звука. Для непонятливых поясню. Смерть Слова заключается в том, что оно утратило свое изначальное содержание, стало пусто и более не способно подвигнуть ни одного человека, ни множество людей на созидание, на спасение или защиту. Самое большее, на что оно сегодня способно, — это ненадолго соблазнить толпу корыстью материальной выгоды, то есть временно прельстить грядущей взяткой.

Так где же надежда заблудшему человечеству, спросит читатель? Ведь большинство людей неповинно в том, что сотворили интеллектуалы! Откуда же черпать теперь человеку духовную силу на Созидание, где искать пути к Добру и Правде? Или все это тоже уже только умершие Слова, сочетания пустых звуков? Да, именно так. И проповедовать сегодня бессмысленно, и поучать, и наставлять, и вразумлять — тем более. Даже молитва сегодня вряд ли поможет человеку, поскольку основана на Слове. Все, что существует в единстве со Словом, — ныне мертво, ибо мертво само Слово. Но осталась Совесть! То изначально глубинное, заложенное в нас помимо нашей воли, сокрытое от липких языков душеловцев и доступное только самому человеку независимо от внешнего мира. Видимо, в Совести каждого заложено спасение всех. По крайней мере, хотелось бы в это верить.

И все те основы человеческого бытия, которые ныне бессмысленно называть словами, каждому надо искать и находить исключительно в своей душе.

Сушковщина, равно как и все и всё, кто ее породили и что ею порождено, имеет единственную цель и единственный путь — суицид человека и человечества в целом. И именно эти процессы мы вынуждены ныне бессильно наблюдать. Первой о возможности подобного во всю мощь сказала Великая Русская Литература — М. Е. Салтыков-Щедрин в «Господах Головлевых» и Ф. М. Достоевский в «Селе Степанчикове и его обитателях». А наглядно на собственной судьбе продемонстрировал малолетний графоман Михайло Сушков.

Разговор о кошмарной, мучительной гибели Александра Николаевича Радищева, одной из самых светлых и удивительных личностей не только в российской, но и в мировой истории, мы начнём словами Александра Сергеевича Пушкина. В1836 г. поэт написал в знаменитой статье «Александр Радищев»:

«В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но все в нескладном, искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, — вот что мы видим в Радищеве. Он как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить? Он поносит власть господ как явное беззаконие; не лучше ли было представить правительству и умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян; он злится на ценсуру; не лучше ли было потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы, с одной стороны, сословие писателей не было притеснено и мысль, священный дар Божий, не была рабой и жертвою бессмысленной и своенравной управы, а с другой — чтоб писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой или преступной? Но все это было бы просто полезно и не произвело бы ни шума, ни соблазна, ибо само правительство не только не пренебрегало писателями и их не притесняло, но еще требовало их соучастия, вызывало на деятельность, вслушивалось в их суждения, принимало их советы — чувствовало нужду в содействии людей просвещенных и мыслящих, не пугаясь их смелости и не оскорбляясь их искренностью. Какую цель имел Радищев? Чего именно желал он? На сии вопросы вряд ли бы мог он сам отвечать удовлетворительно. Влияние его было ничтожно. Все прочли его книгу и забыли ее, несмотря на то что в ней есть несколько благоразумных мыслей, несколько благонамеренных предположений, которые не имели никакой нужды быть облечены в бранчивые и напыщенные выражения и незаконно тиснуты в станках тайной типографии, с примесью пошлого и преступного пустословия. Они принесли бы истинную пользу, будучи представлены с большей искренностию и благоволением; ибо нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви» [20] Пушкин A.C. Полy. собр. соч. в 10-ти томах. Т.VII. Л.: Наука, 1978. В отечественном литературоведении господствует точка зрения, что эта статья была написана поэтом в угоду цензуре и с ее помощью Пушкин якобы рассчитывал добиться разрешения на публикацию в журнале «Современник» Радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву». Цензура не пропустила ни статью (была запрещена вплоть до кончины Николая I, опубликована в 1857 г.), ни книгу Радищева. После публикации статья Пушкина получила многочисленную и в основном отрицательную критику (Д. И. Писарев, H.A. Добролюбов), но никто не соотнес ее с декабристами, все говорили только о Радищеве и его «Путешествии…». Впоследствии многие (в частности, Н. Я. Эйдельман) оправдывали Александра Сергеевича, разъясняя, что поэт неверно понят, что статья не только завуалированно восхваляет и возвеличивает Радищева, но и проводит прямую аналогию между его судьбой и судьбой самого Пушкина. .

— Вот так Пушкин! Вот так Радищев! — воскликнет неискушенный читатель, знающий отечественную литературу в рамках сугубо школьной программы, да и то программы благословенных времен советской власти. Читатель помоложе о Радищеве разве что слышал, причем далеко не каждый.