Виктор Еремин - Тайны смерти русских писателей

Процитированный фрагмент взят мною из кратких воспоминаний Надежды Михайловны Гаршиной, написанных в 1933 г. Прошло уже сорок пять лет со дня гибели Всеволода Михайловича и более тридцати пяти лет после кончины Екатерины Степановны, уже два года как умер Евгений Михайлович, но, невзирая на все это, буквально каждая строчка воспоминаний полыхает лютой женской ненавистью к родным писателя. Бесспорно, мамаша была хороша, но и ее невестки были не лучше. Можно только представить, какие сцены, оставшиеся за рамками истории, разыгрывались перед несчастным Гаршиным дома.

Результат такой круглосуточной и многосуточной нервотрепки был предсказуемый. У писателя началась депрессивная фаза психоза: он плохо спал, почти не ел, впал в апатию, был не в состоянии ходить на службу.

А на службе обстоятельства приняли совершенно неожиданный оборот. Там появился новый заместитель начальника канцелярии и, как и должно «новой метле», вознамерился навести в заведении идеальный порядок, в частности, сделать из подчиненных образцовых служащих. При первой же встрече он накричал на Всеволода Михайловича за плохо подшитые папки. В ответ тот немедленно написал заявление об отставке, и Гаршины остались без средств к существованию. С этого времени писателя постоянно терзала мысль, что вот-вот он окажется неизлечимым безумцем, а жена останется нищей! Гаршин все чаще повторял, что с этим пора кончать. Не раз, провожая кого-нибудь из гостей на лестницу, он тайком повторял:

— Право, лучше умереть, чем жить в тягость себе и другим…

А тут еще в декабре 1887 г. Вера Михайловна родила девочку. Прибавились новые заботы… Впрочем, именно это обстоятельство супруга Гаршина в своих воспоминаниях предпочла не упоминать, просто написала о переезде на новую квартиру в связи с увеличением семейства: «Хотя это и было довольно тяжелое осложнение при болезненном состоянии Всев. Мих., но делать было нечего: близкой нам обоим женщине нужно было дать временный приют и не кидать ее в одиночестве, а поддержать в тяжелую минуту ее жизни. До замужества сестра служила счетоводом и тем зарабатывала на свое существование. Быть может, допустив это, я сделала большую ошибку, но Всев. Мих. очень на том настаивал по своей бесконечной доброте».

К началу 1888 г. Гаршину стало легче. Как раз в это время его пригласил к себе погостить художник-передвижник Николай Александрович Ярошенко (1847–1898), живший в Кисловодске. Супруги решили ехать вдвоем. Но Надежда Михайловна вознамерилась до отъезда выяснить отношения с Евгением Михайловичем, который со времени рождения дочери ни разу не навестил свою жену; он вообще отказался общаться с супругой.

В доме матери писателя произошла омерзительная сцена. Екатерина Степановна, как говорится, отвела душу, вылив на невестку ушат словесных помоев! Униженная Надежда Михайловна, женщина решительная и крепкая, поспешила удалиться. Вечером весь скандал с прибавлением подробностей и личных выводов был пересказан Гаршину… И писатель был вынужден вмешаться в разгоревшийся скандал.

В своих воспоминаниях Надежда Михайловна предпочла умолчать о своем визите к свекрови, а о походе мужа сказала кратко: «Всев. Мих. пошел и к своей матери — проститься с нею перед отъездом; но после этого посещения состояние его снова ухудшилось: он… стал плохо спать, и болезнь его пошла какими-то гигантскими шагами к ухудшению».

Однако сохранились более подробные свидетельства об этих событиях. На следующий день после посещения матери Всеволод Михайлович случайно встретил на улице дружившего с ним Илью Ефимовича Репина. Вот как рассказал об этом художник:

«… Я заговорил о новой вещи Короленко, но вдруг замечаю, что у Всеволода Михайловича слезы на глазах.

— Что такое? Что с вами, дорогой Всеволод Михайлович?

— Ах, это невозможно! Этого нельзя перенести!.. Знаете ли, я всего больше боюсь слабоумия. И если бы нашелся друг с характером, который бы покончил со мною из жалости, когда я потеряю рассудок! Ничего не могу делать, ни о чем думать… Это была бы неоценимая услуга: друга мне…

— Скажите, что причиной? Просто расстроенные нервы? Вы бы отдохнули. Уехать бы вам куда-нибудь отдохнуть.

— Да, это складывается; вот я даже и теперь закупаю вещи для дороги. Мы едем с Надей в Кисловодск. Николай Александрович Ярошенко дает нам свою дачу, и мы с Надеждой Михайловной едем на днях.

— Вот и превосходно. Что ж вы так расстроены? Прекрасно, укатите на юг, на Кавказ.

— Да, но если бы вы знали… С таким… с таким… в таком… (слезы) состоянии души нигде нельзя найти спокойствия (слезы градом; на улице даже неловко становилось).

— Пойдемте потихоньку, — успокаиваю я, беру его под руку, — расскажите, ради Бога, вам будет легче…

— Ах, Боже… с мамашей я имел объяснение вчера… нет, не могу… Ах, как тяжело!.. И говорить об этом… неловко.

— А Вера Михайловна все еще у вас гостит?

— Да вот все из-за нее. С тех пор как она, тогда ночью, приехала к нам, брат Женя и не подумал побывать у нас, помириться, наконец, как-нибудь устроиться: ведь она же — его жена, которую он так обожал до брака и так жалел, и особенно мамаша. Ведь мамаша души не чаяла в Верочке. Плакалась день и ночь, что родным двум братьям нельзя жениться на родных сестрах… Если бы вы знали, каких хлопот нам это стоило: и Евгению Михайловичу, и мне, и Надежде Михайловне. Особенно Надежде Михайловне. Знаете, ведь она с характером: за что возьмется, так уж добьется. И вот, с того самого момента, как Верочка переехала жить к Жене с мамашей, — мамаша ее вдруг возненавидела; да ведь как! И представьте… Евгений Михайлович ведь не мальчик, мог бы и отдельно устроиться… Наконец Надежда Михайловна не вытерпела: жаль стало сестру. Поехала объясняться… Ах, как это невыносимо!.. Мамаша так оскорбила Надежду Михайловну, что я вчера пошел объясниться… Может быть, Наде показалось… И — о Боже! — что вышло… (слезы захлестнули его — он не мог говорить).

— Ну, что же, ведь ваша же мамаша: что-нибудь сгоряча.

— Да ведь она меня прокл… — Гаршин плакал, я его поддерживал. — И, знаете ли, это я еще перенесу; я даже не сержусь… но она оскорбила Надежду Михайловну таким словом, которого я не перенесу…

Дня через два произошла известная катастрофа.

Я никак не мог себе представить такою злою мать Гаршина. Небольшого роста, полная, добрая старушка малороссиянка… Что и почему так вышло?» [285] Репин И. Е. Далекое близкое. М.: Изд-во Академии художеств СССР, 1964.

Не будем сильно преувеличивать: невоздержанная на язык Екатерина Степановна проклинала и не единожды многих, кто ей не нравился под влиянием минуты. Недаром некоторые биографы писателя высказывают предположения, что мать его тоже была психически нездорова. Домашние к скандалам Екатерины Степановны давно привыкли, поэтому вряд ли сын принял ее проклятие всерьез. Но в этот раз мать нанесла Всеволоду Михайловичу сильнейший моральный удар — ведь проклинала она тяжелобольного человека, находившегося в острой депрессивной фазе циркулярного психоза.