Виктор Еремин - Тайны смерти русских писателей

Перейдем к не менее любопытной загадке, исходящей от сторонников версии заговора: а была ли дуэль вообще?! Именно этот вопрос вносит главную сумятицу, именно вытекающие из него аргументы, с виду малодоказательные, неизбежно сбивают с толку и заставляют сомневаться во всей дуэльной истории, документально подтвержденной следствием.

Частично эта версия разработана в книгах А. Никольской «Пропавшие письма» (Алма-Ата, 1976) и С. В. Чекалина «Лермонтов. Знакомясь с биографией поэта» (М.: Знание, 1999). Авторы утверждают, что в городском музее Геленджика в неучтенных архивах долгое время хранилось письмо некоего жителя Пятигорска к его безымянному приятелю. В письме рассказывалось, что вечером 15 июля 1841 г., возвращаясь домой из-за города, он видел на обочине дороги труп убитого человека и при нем солдата. Приблизившись, автор письма узнал в убитом Лермонтова!.. Письмо это было еще до Великой Отечественной войны сфотографировано Никольской и передано в Пушкинский Дом в Ленинграде. Во время блокады и фотографии, и негативы погибли, а свидетели умерли. Архивы в музее Геленджика не успели эвакуировать, и они тоже пропали.

Такие «факты», согласитесь, носят характер заурядной обывательской сплетни.

Гораздо доказательнее примыкающие к этой версии исследования современного специалиста в области баллистики подполковника В. Кузнецова, который обследовал непосредственно предположительное место дуэли и доказал, что там наибольший угол наклона полета пули к горизонту составляет всего 3°, что полностью разрушает версию, будто Мартынов стрелял снизу вверх! Раневой канал, описанный экспертами, предполагает выстрел под углом не менее 35°! Такой угол раневого канала мог случиться только в том случае, если бы поэт в момент выстрела занимался перед своим убийцей упражнениями из высшей школы эквилибристики.

Существенно противоречат показаниям дуэлянтов подшитые в дело, но мало публикуемые показания их слуг, которые как один заявили, что, безотлучно пребывая дома, не видели, чтобы их господа, за исключением Мартынова, вместе выезжали в степь или еще куда. А Лермонтов вообще не мог с ними быть, поскольку первую половину дня пребывал в Железноводске. Более того, на основании записей сохранившегося журнала приема лечебных ванн исследователями делаются предположения, что в Пятигорске поэт не появлялся с 12 июля, а если так, то вся история со ссорой 13 июля рассыпается.

Далее, печально известный священник В. Д. Эрастов (см. ниже) утверждал, что в час, когда должна была происходить дуэль, он видел всю компанию «секундантов», но без Лермонтова и Мартынова, на улицах Пятигорска.

Согласно предположениям сторонников версии заговора, Мартынов один поджидал Лермонтова на дороге между Машуком и Перкальской скалой. Заметив приятеля, поэт подъехал к нему и тут же получил пулю в правый бок в упор. Из всех возможных именно этот вариант наиболее убедительно подтверждается описанием раневого канала.

К этому добавим только фрагмент из свидетельства следователя Ольшанского 2-го: «На месте, где Лермантов упал и лежал мертвый, приметна кровь, из него истекшая…» Никаких иных следов присутствия других людей не обнаружено. Как говорится, и дождь смывает все следы.

Рассказать, что происходило после гибели Михаила Юрьевича в Пятигорске, невероятно сложно. И свидетельства, и протоколы следствия, и мемуары, и переписка столь противоречивы, что мы просто вынуждены отказаться назвать большинство версий и вариантов каждого из центральных событий тех дней. Отметим только одно: все, что читателю довелось узнать об этих трагических событиях, — только выбранные авторами публикаций варианты событий, лишь частично подтвержденные документально.

Приведу пример.

Николай Павлович Раевский (? — 1889), офицер и опытный военный медик, в роковые дни снимавший флигель в доме Верзилиных, записал:

«А мы дома с шампанским ждем [239] В 7 часов вечера того дня в «казенном саду» князь Голицын намеревался устроить для местной публики большой праздник. Готовились к нему не одну неделю. Но разразившаяся гроза сорвала веселье. Собравшиеся на гулянья девицы Верзилины огорчились, и было решено собрать обычное общество у них дома, выпить шампанского и повеселиться. . Видим, едут Мартынов и князь Васильчиков. Мы к ним навстречу бросились. Николай Соломонович никому ни слова не сказал и, темнее ночи, к себе в комнату прошел, а после прямо отправился к коменданту Ильяшенко и все рассказал ему. Мы с расспросами к князю, а он только и сказал: «Убит!» — и заплакал. Мы чуть не рехнулись от неожиданности; все плакали, как малые дети. Полковник же Зельмиц, как услышал, — бегом к Марии Ивановне Верзилиной и кричит:

— О-то! Ваше превосходительство, наповал!

А та, ничего не зная, ничего и не поняла сразу, а когда уразумела, в чем дело, так, как сидела, на пол и свалилась. Барышни ее услыхали, — и что тут поднялось, так и описать нельзя. А Антон Карлыч наш кашу заварил, да и домой убежал. Положим, хорошо сделал, что вернулся: он нам-то понадобился в это время.

Приехал Глебов, сказал, что покрыл тело шинелью своей, а сам под дождем больше ждать не мог. А дождь, перестав было, опять беспрерывный заморосил. Отправили мы извозчика биржевого за телом, так он с полудороги вернулся: колеса вязнут, ехать невозможно. И пришлось нам телегу нанять. А послать кого с телегой и не знаем, потому что все мы никуда не годились и никто своих слез удержать не мог. Ну и попросили полковника Зельмица. Дал я ему своего Николая, и столыпинский грузин с ним отправился. А грузин, что Лермонтову служил, так убивался, так причитал, что его и с места сдвинуть нельзя было. Это я к тому говорю, что если бы у Михаила Юрьевича характер, как многие думают, в самом деле был заносчивый и неприятный, так прислуга бы не могла так к нему привязываться.

Когда тело привезли, мы убрали рабочую комнату Михаила Юрьевича, заняли у Зельмица большой стол и накрыли его скатертью. Когда пришлось обмывать тело, сюртук невозможно было снять, руки совсем закоченели. Правая рука, как держала пистолет, так и осталась. Нужно было сюртук на спине распороть, и тут мы все видели, что навылет пуля проскочила…»

Как видим, это свидетельство противоречит и словам слуги поэта, и воспоминаниям Васильчикова, и рассказам о том, что Глебов все время до прибытия телеги держал голову Лермонтова у себя на коленях. Но следующие сведения вообще делают его ничтожным.

«Отец мой [А. Г. Сидери [240] Ангелий Георгиевич Сидери — плац-адъютант при пятигорском комендантском управлении. ], идя с докладом об этом происшествии к коменданту, зашел по дороге к Верзилиным и сообщил им об этом (он уже был женихом моей матери). Все в доме были взволнованы. Вдруг вбегает сильно возбужденный Лев Сергеевич Пушкин, приехавший на минеральные воды, с волнением говорит: «Почему раньше меня никто не предупредил об их обостренном отношении, я бы помирил…»