А Бахвалов - Нежность к ревущему зверю

- Гай!

- Видел мои кульбиты, Леша?

- Как самочувствие?

- Посмотри на мой затылок; волосы на месте?

- Все на месте.

- А почему кожа лезет на лоб?

Стоявшая рядом девушка-врач отталкивала Лютрова и чуть ли не со слезами просила:

- Едемте со мной! Сейчас же в машину! Как вы не понимаете!..

- Я же целый, голубушка. Даже волосы на месте.

- Ничего вы не понимаете!

Она усадила-таки его в белую "Волгу" и укатила.

Через полчаса Лютрова отыскал диспетчер. Звонила жена Гая.

Он шел к телефону и удивлялся: кому пришло в голову трезвонить об аварии?

- Кто это? Лютров? Леша, что у вас произошло? Что с Донатом?

- Ничего особенного, с ним все в порядке.

- Говори правду.

- Я только что разговаривал с ним.

- Где он?

- В клинике. Через час-полтора, наверное, будет на работе.

- Он разбился?

- Даже не ушибся. Так мне показалось.

- А почему в клинике?

- Ты же знаешь врачей.

- Как туда позвонить?

- Зачем?

- Леша!

- Честное слово, он...

- Лешенька, милый, я люблю тебя, дай мне телефон клиники!

Гая все-таки положили в госпиталь на внеочередное обследование. Домой он попал лишь через неделю. В первый же вечер Лютров заехал к нему. Его встретила неправдоподобно похудевшая жена Гая.

- Решила сохранять фигуру, а?

- Издеваешься?

- Ну зачем же так? Гай дома?

- Дома твой Гай. Сумасшедшие вы люди. И профессия у вас безумная...

И ткнулась в плечо Лютрова, будто ждала его, чтобы выплакаться. Он взял в ладони ее голову, посмотрел в заплаканные глаза.

- Если бы одна очень красивая девушка хоть чуточку была похожа на тебя, я был бы счастлив, - прошептал он ей на ухо.

Удивленно поглядев на него, она улыбнулась сквозь слезы и ткнулась в его подбородок мокрыми губами.

- Погоди, не входи, - она старательно вытирала лицо воротником халата.

Гай обрадовался приходу Лютрова так, как если бы кто-то третий согласился взять на себя часть его несчастий. Он усадил его напротив себя, попросил жену принести "что любит Леша" и принялся жаловаться.

- Ты заметил, - он кивнул в сторону жены, - на базе у меня авария, - а дома - катастрофа, жена решила ходить худой и растрепанной, даже если ко мне приходят лучшие друзья.

Говоря это, он опасливо косился на жену, пока та ставила перед ними початую бутылку марочного коньяка и маслины в глубокой хрустальной вазочке. На полированную поверхность столика скатилась слеза.

- Лена, - измученным голосом сказал Гай. - Нельзя же все время... При Леше... Что он подумает?

Она присела рядом, отчаянно пытаясь не разрыдаться, слизывая слезы с верхней губы и пристально оглядывая мужчин.

- Ничего он не подумает, он любит меня, правда, Леша? Мне просто вас жаль, поэтому и реву с самого утра. И совсем не оттого, что вы можете разбиться, нет... Я столько раз воображала все это, что наперед знаю... как будет. Просто мне страшно подумать, что все... случится раньше, чем жизнь наделит вас... тем, ради чего и живут на этой сумасшедшей земле. Пусть я останусь одна, пусть! Но я хочу быть уверена, что ты никогда не сокрушался о моей бабьей бесталанности, никогда не жалел о прожитом со мной времени...

Помимо праздности в общественном смысле, той, что именуется тунеядством, есть томительная праздность духа, безделье чувств, ленивая пустота сердца.

Чувствуя в себе это тягостное состояние, Лютров избегал надолго оставаться наедине с самим собой, и когда прерывалось очередное "великое сидение" в КБ, работа на тренажере, он отправлялся в самые неинтересные и продолжительные командировки, летал со служебными пассажирами, дважды с Главным на завод, где собирали предсерийный вариант "С-441". Иногда Извольский приглашал его "на природу", как он это называл. Лютров видел его с приятелями-холостяками в обществе ярко-рыжих полнокровных девиц с громкими голосами и ленивыми походками, но, видимо, слишком свежа еще была память о Валерии, не угасала надежда на ее звонок, чтобы соглашаться на такие поездки. Он не мог представить себя в компании друзей Извольского в то время, когда девушка из Перекатов набирает номер его телефона. На работу Лютров приезжал первым и уезжал последним. В привычной суматохе дня, в полетах в зоне, в долгих совещаниях по "девятке" время текло быстрее, чем в те часы, которые оставались до сна.

Работы на летной базе было много. Почти каждый день летал на опытном "С-441" Чернорай; никак не мог закончить программу высотных полетов Долотов на "С-224", что-то не ладилось с высотным оборудованием, из-за чего ему дважды пришлось аварийно снижаться; Гай осваивал модернизированную бесхвостку, разукрашенную, как детская игрушка; много работал и Боровский на летающей лаборатории: проводил испытания нового сверхмощного двигателя, подвешенного под фюзеляж "С-440".

После памятной беседы со Стариком "корифей" сник. И первый же, после долгого перерыва, визит его в людную и вдруг затихшую комнату отдыха не остался без комментариев Кости Карауша:

- Явление Христа народу!

Боровский сделал вид, что не понял, к кому относятся слова Кости, запросто поздоровался со всеми и направился к Лютрову, сидевшему в кресле у окна с описанием системы управления "девятки".

Ростом Боровский немного уступал Лютрову, но - сказывались годы - был шире, грузнее, и темные пиджаки, которые он обычно носил, слишком плотно прилегали к отяжелевшему торсу.

За несколько дней до того Лютрова назначили вторым летчиком в экипаж Боровского, речь шла о полете па опытном "С-44", которому предстояло пробыть в воздухе около двух суток.

Поначалу Лютров подумал, что Данилов забыл согласовать его кандидатуру с "корифеем"; ни для кого не было секретом, что он не принадлежал к числу приятелей Боровского. Но Лютров ошибся.

- Это я просил Данилова, чтобы вторым назначили вас. Не возражаете? сказал Боровский, подсаживаясь к нему.

- Почему я должен возражать? - сказал Лютров.

Боровский провел рукой по седому бобрику иа голове. На мгновение у него возникло желание поговорить по душам, как это случается у тех, кто под наплывом добрых чувств отваживается наконец поставить точки над i. Стремление к ясности не подлежало сомнению, оно было па пользу дела.

Но пока Боровский доставал сигареты и прикуривал, что-то в нем переиначилось, желание прошло. Привычка держаться независимо, не быть никому и ничем обязанным, взяла верх.

- Вылет в пять утра, в понедельник, - напомнил он, вставая.

Но эта фраза выглядела лишней. Время вылета Лютрову было известно и без него, и "корифей" понимал это.

В понедельник утром, в четыре тридцать, Боровский, Лютров, Саетгиреев, бортинженер Тасманов и Костя Карауш, облаченные в кожаные костюмы, ждали в диспетчерской команды на выезд к самолету. К ангару, на свободную часть бетонной площадки, съезжались автомобили с провожающими. Их было необычно много. Шелестя моторами в утренней тишине, "Волги" выстраивались в ряд и замирали напротив расчехленного четырехмоторного "С-44". Приехавшие работники КБ и базы сходились небольшими группами, дымили сигаретами, оглядывали пустынную рань аэродрома с двумя V-образно расходящимися взлетными полосами, смотрели на небо, где застыли легкие перистые облака, казавшиеся зябкими от утренней прохлады.