Петер Энглунд - Первая мировая война в 211 эпизодах

Топот ног по бесконечным коридорам бараков, куда свет проникает через оконце на крыше, где тебя иногда охватывает ужас при мысли о том, что все мы словно уже мертвы и погребены, что мы всего лишь беспокойные тени, покинувшие свои могилы ради того, чтобы пройтись и поболтать с другими покойниками. Ненависть к своим товарищам по бараку, которых австрийцы навязывают тебе в задушевные друзья, запах человеческих тел, чудовищная вонь от пятисот людей, запертых внутри, голодная, эгоистичная стая, двадцатилетние юноши, осужденные на бездействие и онанизм. Не думаю, что я лучше других, даже если я иногда роняю в беседе крупицы мудрости, даже если разговор с друзьями о былых сражениях еще способен порадовать меня и утешить на фоне всех унижений.

Я тоже научился играть в шахматы; бывает, я тоже прижимаюсь к решетке проволочного ограждения, желая увидеть проходящих мимо женщин; я тоже нехотя отдаю свой килограмм риса для общего обеда, будто это мой обязательный вклад. И кто знает, не дойду ли я до того, чтобы попросить у своего товарища книжку с порнографическими картинками.

Воскресенье, 28 июля 1918 года

Эльфрида Кур работает в детской больнице в Шнайдемюле

Они делают все, что в их силах. Когда у детей нет молока, им дают вареный рис, или овсяную кашу, или просто чай. А когда не хватает пеленок, что иногда тоже случается, используются бумажные. Но они хуже. Бумага прилипает к кожице малыша, и ему больно.

Всюду сплошь эрзац . Ненастоящий кофе, поддельный алюминий, имитация резины, бумажный бандаж, деревянные пуговицы. Размах изобретательности поражает воображение, а конечные результаты весьма скромны: ткань сделана из крапивных волокон и целлюлозы, хлеб — из зерна, смешанного с картофелем, бобами, горохом, гречихой, конским каштаном (такой хлеб съедобен только несколько дней после выпечки), какао — из обжаренного гороха и ржи, с химическими вкусовыми добавками, мясо — из прессованного риса, вываренного в бараньем сале (для вящей убедительности в него добавлена фальшивая деревянная кость), табак — из сушеных корешков и картофельных очистков, подметки ботинок — деревянные. Существует 837 признанных заменителей мяса для производства колбас, 511 зарегистрированных заменителей кофе. Никелевые монеты сменились железными, железо сковородок сменилось листовым железом, медные покрытия на крышах сменились жестяными, жизнь 1914 года сменилась жизнью 1918-го, где все стало более тонким, более пустотелым, более хилым. Ersatz : поддельные товары в поддельном мире.

Эльфрида Кур работает в детской больнице в Шнайдемюле. Ей потребовалось время, чтобы привыкнуть к этой работе, подавить чувство отвращения при виде крови, гноя, пролежней, голов, покрытых струпьями. Почти все дети без исключения страдали от недоедания или приобрели заболевание, так или иначе связанное с недоеданием. (Недоедание было следствием отчасти успешной британской блокады Германии, а отчасти того, что сельское хозяйство Германии и ее транспортная система были подорваны невероятным напряжением военных лет: там, где была еда, не было поездов, чтобы доставить ее, куда надо.) Эти дети оказались, по сути, такими же жертвами войны, как и те, кто погиб на фронте. Или дети, которые вместе с “Лузитанией” пошли ко дну. За последние годы детская смертность в Германии удвоилась [288].

Многие младенцы были оставлены в больнице матерями, юными легкомысленными солдатскими женами.

Эльфрида пишет:

О, эти малыши! Кожа да кости. Крохотные голодающие тельца. А их огромные глаза! Когда они начинают плакать, слышится лишь слабый писк. Один малыш, мальчик, наверное, скоро умрет. Личико у него как у иссохшей мумии; врач делает ему инъекции поваренной соли. Когда я склоняюсь над его кроваткой, малыш смотрит на меня большими глазами, будто это старый, умудренный опытом человек; а ему-то всего шесть месяцев от роду. В его глазах застыл вопрос, или, скорее, укор.

Когда появлялась возможность, она приносила малышу украденные ею настоящие пеленки, чтобы он не мучился с бумажными.

Эльфрида встает в шесть часов утра, начинает работу с семи и заканчивает в шесть вечера. Ее брата Вилли призвали рядовым в авиацию. Пока он все еще проходит обучение. Встретив его после призыва, она решила, что он ужасно выглядит в своей военной форме, с этим нелепым лакированным головным убором; но хуже всего было видеть, как он стоит навытяжку, застыв, с неподвижным взглядом, руки по швам, глядя куда-то вдаль. Почти как тогда, когда она играла в лейтенанта фон Йелленика, только теперь по-настоящему, гораздо лучше — и вместе с тем хуже, гораздо хуже. Последний раз Эльфрида встречалась с Вилли две недели назад, в день его рождения. Тогда он дважды повторил ей: “Все трещит по швам” [289].

Вторник, 6 августа 1918 года

Пал Келемен встречает американских военнопленных в Арлоне

Он комфортно устроился, заняв часть двухэтажного дома, у него собственная спальня, гостиная и отдельный вход. Что-то вроде квартиры, сдаваемой внаем. Но кто поедет в отпуск в эту часть Бельгии? Сделав символический жест, в духе сотрудничества и благодарности [290], австро-венгерская армия послала на Западный фронт четыре дивизии, а также некоторое количество своих знаменитых 30,5-сантиметровых мортир. В одной из дивизий служит Пал Келемен. Поездка на поезде из Фриулии в Австрию (“города, культура, женщины, и везде — тысячи признаков усталости от войны”) через пустые, наводящие ужас поля сражений у Изонцо заняла восемь дней, они проехали через Германию (его потряс разбомбленный, охваченный паникой Мец), мимо Люксембурга, через бельгийскую границу, и в маленький город Арлон. Когда поезд подъезжал к вокзалу, городок накрыло артиллерийским огнем. Он не на шутку испугался.

Арлон оккупирован уже четыре года. Немецкие власти делали все, что могли, чтобы наладить здесь нормальную жизнь, но тщетно. Магазины, рестораны и гостиницы, разумеется, были открыты, как раньше, но любому бросалось в глаза, что условия здесь далеки от нормальных, причем сейчас речь не о падающих на город бомбах, снарядах из дальнобойных пушек, уничтожающих без разбору и немцев, и бельгийцев. Во-первых, ровно в восемь часов вечера город будто вымирал. Комендантский час соблюдался с истинно прусской пунктуальностью, тщательно следили за светомаскировкой; это было так чуждо австрийской беспечности, столь милой и безалаберной. Нет, здесь царила железная дисциплина. Во-вторых, в городе почти не осталось мужчин, за исключением древних стариков или совсем мальчишек, а также русских военнопленных, которых использовали как рабочую силу. Все мужчины были либо в бельгийской армии, либо их отправили в Германию или куда-либо еще на принудительные работы. Немцы стремились выжать из этого и других оккупированных ими районов максимальную экономическую выгоду. Кругом в городе одни женщины.