Петер Энглунд - Первая мировая война в 211 эпизодах

Вторник, 29 мая 1917 года

Ангус Бьюкенен созерцает белый песчаный берег в Линди

Три месяца иногда пролетают быстро. Столько времени часть Бьюкенена находилась в Кейптауне. Именно столько продолжался визит “в эту прекрасную и мирную страну”, — чистый рай. Передышка была необходима. Иначе бы королевские фузилеры больше не выдержали. В последнее время в Восточной Африке среди солдат и офицеров царили настроения подавленности и апатии.

Как бы там ни было, но мало что можно сделать в сезон дождей. Батальоны чернокожих из Нигерии, Ганы, Кении и Вест-Индии оставили оборонять позиции под проливным дождем.

Отдохнув, королевские стрелки вновь возвращаются в Восточную Африку, бодрые, чтобы, как говорилось, покончить со всем этим. Конечно, войска фон Леттова-Форбека загнаны в юго-восточный угол колонии, но они еще не побеждены окончательно. Новый командующий войсками союзников южноафриканский генерал-майор Луис “Джапи” ван Девентер настроен больше на ведение боевых действий, а не на хитроумные, но в основном бесполезные маневры с “клещами” ( “Hard hitting” — это его метод). Извилистые марш-броски через заросли буша и джунглей, разумеется, имели целью сократить людские потери и перехитрить противника, но раз за разом это приводило к тому, что рубежи обороны растягивались до предела. И если раньше командующий Смэтс сберегал жизни своих солдат на поле боя, то многократно терял их на больничных койках. Из 20 тысяч южноафриканских солдат, посланных в Восточную Африку, половина была отправлена домой с формулировкой “тяжелобольные”. А многие из тех, кого, подобно Бьюкенену, эвакуировали в Южную Африку для реабилитации, имели такой плачевный, истощенный вид, что вызывали всеобщее сострадание. Никогда еще белые люди не доходили до такого состояния. Черные — да, но не белые!

Конвой, состоявший из пяти кораблей, сопровождал войска накануне предстоящего наступления. Они бросили якорь примерно в двух километрах от белого песчаного берега, где, как предполагалось, высадятся солдаты. Неподалеку находился город Линди, перешедший в руки британцев. Бьюкенен пишет:

Мы созерцали этот берег со смешанными чувствами: он будил наше воображение, но страна эта и все, что она в себе заключала, просто парализовали нас. Мы взирали на берег более трезво и сдержанно, чем прежде. Ибо там, перед нами, простирались заросли буша, как и прежде, — мрачное видение, неподвластное человеческому разуму.

К крейсеру приближается маленький пароходик. Солдаты берут личные вещи, снаряжение, винтовки и пересаживаются в него. Пароходик везет людей к поджидающему их баркасу, и тот по мелководью довершает путешествие. Напоследок солдаты, дабы не замочить ноги, верхом на спинах чернокожих гребцов переезжают на белый песчаный берег.

Четверг, 31 мая 1917 года

Рихард Штумпф видит, как на “Гельголанде” награждают двадцатью Железными крестами

За неимением новых побед приходится прославлять старые. Годовщину сражения в Скагерраке пышно праздновали на всем флоте. Капитан “Гельголанда” произнес речь, “сверкая глазами”. И чем красноречивее и напыщеннее становились его слова, тем больше он входил в раж:

Наши враги стремятся достичь своей цели, они делают все, чтобы испортить отношения между нашим Верховным главнокомандующим и его армией и флотом. Если падет дом Гогенцоллернов, нам будет навязываться парламентская форма правления, как в Англии и Франции. И тогда нами, как и ими, будут править торгаши, адвокаты и журналисты. Если какой-нибудь генерал или другой военный чин им надоест, его просто-напросто уволят. После окончания войны нам нужны еще более сильная армия, еще более сильный флот. Мы должны сопротивляться всем, кто хочет навязать парламентаризм Германии, мы не можем забывать о том, что величие Германии связано с ее императорской династией, армией и молодым еще флотом. Помните: социал-демократы всех воюющих с нами стран стремятся уничтожить нас.

В конце трижды провозгласили здравицу “Его Величеству, нашему Верховному главнокомандующему”. А затем наградили Железными крестами двадцать человек, выбранных достаточно произвольно из числа тех, кто год назад участвовал в сражении.

Штумпф, как обычно, чувствовал себя раздвоенным, растерянным и раздраженным. Эмоциональность оратора и магия слова подействовали на него, он подозревал, что все сказанное вполне может оказаться правдой. Но чувства говорили одно, а разум подсказывал другое. Он хорошо понимал, почему капитан придерживается подобных взглядов; может, он и сам мыслил бы так же, если бы был офицером. Но он никакой не офицер, а простой матрос, “неимущий пролетарий”, как он выражался, и в качестве такового он не мог смириться с “усилением автократической власти императора, армии и флота”. Да, “легко рассуждать о таких вещах, когда ты сам лично ничем не рискуешь”. Штумпф не боялся парламентаризма. Он считал, что и в стане врага есть много хороших людей. Нет, сейчас он “скорее английский раб, чем немецкий моряк”.

Беспокойство, раздражение, разочарование, охватившие Штумпфа с тех пор, как началась война, лишь отчасти коренились в недовольстве бюрократической дисциплиной и в гигантской скуке, вызванной бездействием флота. В нем бурлил также гнев против нынешнего порядка в Германии, в особенности против того, что режим воспринимал как свою основу, ядро и суть: против классовой системы. Вот почему квасной патриот образца 1914 года превратился в запутавшегося и озлобленного радикала 1917-го.

Война превращалась во что-то такое, чего нельзя было предвидеть и тем более желать. И прежде всего она обнажила классовую систему общества; несколько лет военных действий сделали то, чего не смогли добиться десятилетия социалистической и анархистской пропаганды, — война разоблачила ложь, лицемерие и парадоксы старого порядка. Противоречия и нелепости европейского уклада жизни особенно наглядно обнажились на германском флоте.

Матросы и офицеры жили вместе на одном корабле, в переносном и буквальном смысле сидели, как говорится, в одной лодке. И в то же время условия их жизни разительно отличались. Порой доходило до гротеска. Классовые противоречия проявлялись во всем, начиная с питания и жилища (офицерские каюты обставлялись как обиталища высшего сословия, с восточными коврами, кожаными креслами и подлинниками произведений искусства) и заканчивая условиями труда и отдыха (матросы редко получали увольнительную, в то время как офицеры порой отсутствовали месяцами; когда корабль стоял в порту, офицеры часто ночевали у себя дома). На корабле все на виду, и различия особенно заметны. В отсутствие действий, боев, побед, короче говоря, крови, различия становились все более неприемлемыми.