Вега Орион - Любовные утехи богемы

Марк Валерий прекрасно знал себе цену, и говорил о других авторах, переработавших мифологические сюжеты в безжизненные творения: «Хвалят их, я признаю, ну а читают меня!»

Что ж, отправимся вместе с жизнелюбом и острословом Марком Валерием Марциалом в кварталы римской бедноты, где как раз и находилась улочка Субура — обитель продажных женщин.

Сидит стригунья у Субуры при входе,

Где палачей висят кровавые плети.

У Аргилета, где сапожников куча.

Не занята, однако, Аммиан, стрижкой

Стригунья эта. Ну а чем? Дерет шкуру.

(Опять-таки, по созвучию обращает на себя внимание символическое совпадение названий «улицы увеселения» с именем некой легендарной травы сабура . Из нее, как уверяют, изготавливали десятки лекарств, причем некогда широко распространенных и хорошо известных. Впрочем, в лекарствах тогда, кажется, было куда меньше нужды, чем теперь, на исходе XX века.)

Далеко не все «девушки» этого небольшого древнеримского квартала были красивы:

В ночь я могу четырежды, но и в четыре-то года,

Право, с тобой не могу я, Телесилла, хоть раз.

В таких случаях призывали на помощь испытанные средства, известные в народной медицине. Стоили травы недешево:

Ты уж давно перестал, Луперк, на девчонок бросаться,

Что ж ты, безумец, скажи, хочешь взбодриться опять?

Не помогают тебе ни эрука, ни лука головки,

Ни возбуждающий страсть чабер тебе ни к чему,

Начал богатствами ты соблазнять невинные губы,

К жизни, однако, и так вызвать Венеру не смог.

Кто же удивится, Луперк, кто же может тому не

поверить,

Что неспособное встать дорого встало тебе?

Судьбы женщин, попавших сюда, складывались очень по-разному. Главным для них было выманить у клиентов побольше денег. Этим искусством они владели довольно неплохо:

Требуешь, Лесбия, ты, чтобы вечно я был наготове,

Но ведь, поверь мне, не все можно всегда напрягать.

Пусть и руками и словами меня обольщаешь,

Противоречит тебе властно твое же лицо.

Иметь любовную связь одновременно не только с продажными женщинами, но и красивыми мальчиками и подростками (в первую очередь атлетами и гимнастами, борцами) не считалось чем-то зазорным. В греческом и римском обществе спортсмены занимали место нынешних кинозвезд. Читаем у Марциала о размолвке с возлюбленным:

В том, что вчера мне дарил, почему отказал ты сегодня?

Мальчик мой Гилл, и суров, кротость отбросив, ты стал?

Бороду, волосы в оправданье приводишь и годы:

О, что за долгая ночь сделала старым тебя?

Что издеваться? Вчера ты был мальчиком, Гилл, а сегодня,

Мне объясни, отчего сделался мужем ты вдруг?

Марциал разъясняет, что влечет его к этому красивому юноше:

Не за победы его я люблю, а за то, что прекрасно

Он все приемы постиг долгой постельной борьбы.

Среди достоинств молодого борца — бархатная, нежная кожа, прекрасно сложенное тело:

Гладким мальчик у нас пусть будет от лет, не от пемзы,

Чтоб рядом с ним ни одна дева не нравилась мне.

Немаловажно было и то, что ночь любви стоила в данном случае, скорее всего, дешевле, чем услуги известной куртизанки:

Если я дать не могу тех денег, что ты запросила,

Галла, то проще совсем было бы мне отказать.

Удовлетворение от прелестей Субуры — у Марциала естественная, здоровая радость «природного» человека:

«Часто с Хрестиной я спал». — «Ну что, хорошо

с ней, скажи мне?»

— «Да, Мариан; ничего лучше не может и быть».

Он гораздо раньше Золя, Куприна, Флобера, Горького и многих, многих других авторов задумывался над тем, возможна ли семейная жизнь для проститутки, и приходил к неутешительному выводу, что вряд ли брак «женщины с прошлым» окажется прочным и счастливым:

Побаловались, и все! Идите, проказницы, замуж:

Нынче дозволена вам чистая только любовь.

Чистая это любовь? Летория вышла за Лигда;

Худшей женой она будет, чем шлюхой была.

Свои свидетельства о времяпрепровождении куртизанок оставил нам и Ювенал:

«…В течение ночи одетая в плащ с капюшоном, имперская шлюха выскальзывает из Палатина в сопровождении одной служанки. Пряча свои черные волосы под светлым париком, она входит в прохладу притона…

Там для нее держат комнату, а на табличке написан ее псевдоним — Литиция. Там она продает себя, покрыв грудь золотой сеткой…»

… Это что касается Рима. Но ведь был еще Карфаген. Были Вавилон, Александрия, Ниневия и другие города-государства.

«Я прибыл в Карфаген; кругом меня кипела позорная любовь. Я еще не любил, и жаждал любить, и в тайной нужде своей ненавидел себя за то, что еще не так нуждаюсь. Я искал, чтобы мне полюбить, любя любовь!…я ненавидел спокойствие и дорогу без ловушек», — вспоминает Аврелий Августин в своей «Исповеди».

Еще более интригующей и опасной, чем эти просто продажные женщины, была прекрасная Саломея. Среди великих проституток эта вдвойне фатальная женщина занимала особое место. Даже первое место.

Рожденная из нескольких строк, затерянных в Библии (см. «Евангелие от Матфея», XIV, 3-11 и «Евангелие от Марка», VI, 21–23), Саломея с течением времени и с помощью Иосифа Флавия и отцов церкви обретала плоть и кровь. Соединяя в себе восточную чувственность и античное очарование, которое оказывает девственница на всех настоящих любителей шлюх, эта история в течение христианских веков претерпит заметную эволюцию, которая достигнет своего апогея в XIX веке. Отныне легенда о Саломее стала легендой о созревающей девочке; она из необходимости выполнить требование матери или даже из-за простой развращенности (заметьте!) согласится публично обнажить свое тело взамен на голову Иоанна Крестителя («Saltavit et placuit» (лат.) — плясала и угодила).

Весь арсенал непризнанных желаний и примитивных страхов содержала в себе эта загадочная, эротичная и властная женщина. Из-за вполне понятного эффекта зеркала доходило даже до того, что ее путали с Юдифью, которая стала проституткой для того, чтобы сблизиться с Олоферном, вражеским генералом, и перерезать ему горло после безумной ночи любви. И в 1905 году в Берлине Густав Климт под названием «Саломея» выставил портрет Юдифи. Мишель Лейри впоследствии скажет о странном ужасе, смешанном с желанием, который он испытал перед картиной Кранаха, где Саломея с миндалевидными глазами держит в руках отрубленную голову, словно «фаллос, который она могла отсечь не иначе, как сжав свои половые губы в тот момент, когда Олоферн открыл свои шлюзы…»

Гюстав Моро сделал из нее основу своего творчества. Этот спокойный добропорядочный господин, преподаватель Школы искусств, которого, по словам Пеладана, тщательно проверял некий судья Гоффман, на протяжении всей своей жизни почти навязчиво изображал на своих полотнах обнаженные женские тела (в основном это было тело его постоянной натурщицы очаровательной Мери Грей), а затем одевал их в причудливые переплетения украшений и кружев, позаимствованных в «Магазен питтореск» и в каталоге распродаж. Так им была создана серия Саломей, вдохновленная «Саламбо» Флобера.