Юрий Жук - Цареубийца. Маузер Ермакова

Более правдоподобным представляется соображение И. Непеина: «17 июля ночью трупы вывезли и бросили в открытую шахту. Когда утром узнал Голощекин (Уральский военный комиссар [382]. – Д.Б., Д.Г. ), он пришел в страшную ярость: задача оказалась невыполненной, так как трупы захоронены, но не уничтожены и могли стать добычей подходивших белогвардейцев». Тогда и началась «беготня за бензином, серной кислотой и спиртом». Значит, вовсе не сомнения в аккуратности Ермакова заставили Юровского участвовать в захоронении. Причина – негодование Голощекина, который осуществлял пристальный контроль за «акцией».

О роли Голощекина свидетельствуют такие строки из воспоминаний Ермакова: «Получил постановление 16 июля в 8 часов вечера, сам прибыл с двумя товарищами – Медведевым и латышом, который служил в моем отряде в карательном отделе». (На основании известных фактов можно предположить: те семь латышей, которые вошли в угловую комнату нижнего этажа вместе с Юровским, его помощником Никулиным и двумя чекистами, состояли в карательном отряде Ермакова [383]. В то время австрийские и немецкие военнопленные («латыши»), признавшие Советскую власть, набирались в ЧК. Из их числа были и караульные на постах [384].) Надо отметить, что в доме Ипатьева «латыши» появились за тринадцать дней до трагедии [385]. Появление «латышей» на постах совпало с поездкой Голощекина в Москву, где он встречался с Я.М. Свердловым и В.И. Лениным [386]. Случайное ли это совпадение?

Вернемся к воспоминаниям Ермакова: «Прибыл в 10 часов в Дом особого назначения, вскоре пришла моя машина малого типа, грузовая». Надо полагать, что Ермаков вначале получил в исполкоме указания и постановление о расстреле, которое потом доставил в дом Ипатьева Юровскому.

Косвенно это предположение подтверждается тем, что (по словам Медведева [387]) Юровский не шел будить Царскую семью, пока не прибыл Ермаков. Если бы у Юровского уже было на руках решение исполкома, он имел возможность привести приговор в исполнение и раньше.

Еще одно подтверждение, что Ермаков получил для коменданта постановление и дополнительные инструкции, содержится в таких его словах: «Когда было все в порядке, тогда я коменданту дома в кабинете дал постановление областного исполнительного комитета Юровскому, то он усомнился, почему всех, но я сказал, что надо всех и разговаривать нам с вами долго нечего, время мало, пора приступать». Вряд ли мог вести себя так Ермаков в отношении коменданта члена Уралсовета, не будь у него на то веских аргументов – таких, например, как разговор с Белобородовым и постановление.

Свидетель расстрела охранник А. Стрекотин утверждал, что «в левой руке Юровский держал небольшой листок, читая приговор, а правую – в кармане брюк и при последнем слове моментально вытащил из кармана револьвер и выстрелил в упор в царя». По-видимому, именно этот «небольшой листок» и доставил Ермаков.

В своих воспоминаниях Ермаков всячески преувеличивает свою роль в революции, например, приписывает себе участие в Октябрьском перевороте на судне «Аврора». Он, видимо, приписывает лично себе и расстрел царя. Во времена «классового подхода» убийство царя считалось желанной и высокой честью. Белобородов говорил Ермакову: «На твою долю выпало счастье – расстрелять…» «Высокую честь» расстрелять царя приписывали себе три человека: комендант Дома особого назначения Юровский, начальник караула, член Уральской коллегии ЧК М.А. Медведев [388], а также и Ермаков. Кто же в действительности застрелил Николая II?

Обращает на себя внимание разнобой в показаниях и свидетельствах, касающихся подготовки расстрела и самой казни. Воспоминания Ермакова его лишь усиливают. «В 11 часов было предложено заключенным Романовым и их близким спуститься в нижний этаж». На это предложение был вопрос: для чего? Я сказал, что вас повезут в Центр, здесь вас держать больше нельзя, угрожает опасность. Как наши вещи? – спросили. Я сказал: ваши вещи мы соберем и выдадим на руки, они согласились, сошли вниз, где для них были поставлены стулья вдоль стены».

Скорее всего, в этом отрывке факты искажены. Стульев, например, там не должно было быть: по словам Медведева (П.С. Медведева. – Ю.Ж. ), когда все спустились в подвал, «Юровский ему велел принести стулья». Юровский же утверждает, что за Романовыми он отправился сам лично, причем один, и «свел их по лестнице в нижнюю комнату». Ермаков добавляет: «…я спустился книзу совместно с комендантом».

А.А. Якимов описывает, кто за кем шел, но Ермакова не называет: «Впереди шли Юровский и Никулин, за ним Николай нес наследника, шли жена, Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия, Боткин, Демидова, Трупп, Харитонов. Сзади шли Лопатин, Медведев» [389]. Охранник А.А. Стрекотин: «Наконец, слышу, вниз спускается вся семья Романовых и их приближенные. Тут же идут Юровский, Медведев и Ермаков». Кому здесь верить? Тщательное изучение архивных документов показывает – ближе к истине Юровский. Участники расстрела противоречат и в описании того, как расположилась Царская семья с прислугой.

Медведев: «Государыня села у… стены, где окно ближе к заднему столбу арки. За нею встали дочери. Государь сел в центре, рядом наследник, за ним встал доктор Боткин. Служанка… встала у левого косяка двери. С ней встала одна из дочерей» [390].

Ермаков: «Хорошо сохранилось у меня в памяти: у правого фланга сел Николай, Алексей, Александра, старшая дочь Татьяна, далее доктор Боткин сел, потом фрейлина и дальше остальные. Когда же успокоились, тогда я вышел, сказал своему шоферу: действуй, он знал, что надо делать. Машина загудела. Все это нужно было для того, чтобы заглушить выстрелы… Все сидящие чего-то ждали, у всех было напряженное состояние, изредка перекидывались словами, Александра несколько слов сказала не по-русски…» [391]

Ермаков прав, когда рассказывает: «Уже заранее было распределено, кому и как стрелять». Однако никто не мог предусмотреть, что своих жертв каратели будут добивать. Из опубликованных источников теперь известно: не были сразу убиты Алексей – малолетний сын царя, три его сестры, фрейлина и Боткин. Это удивило коменданта, так как «целили прямо в сердце», но «пули от наганов [392]отскакивали от чего-то рикошетом и как град прыгали по комнате».

Детей не только «пришлось достреливать», но их и других докалывали штыком. Этот факт никто не оспаривает. Вот, например, как пишет Юровский: «Когда одну из девиц пытались доколоть штыком, то штык не мог пробить корсаж».

Надо заметить, что, описывая расстрел, Ермаков берет на себя главную роль: «Я себе взял самого Николая, Александру, дочь, Алексея потому, что у меня был маузер, им можно верно работать, остальные были с наганами…» [393]Потом утверждает, что именно он, Ермаков, «стал читать приговор постановления, где говорилось… расстрелять».