Владимир Санников - Записки простодушного

Получилось хуже. Бесовское поветрие коммунизма, пришедшее с Запада, сам Запад пережил легко, увлекся коммунизмом платонически, отделался демонстрациями да пламенными речами, а Россия, как обычно, отдалась безоглядно, полностью. И погубила свое хозяйство, свою культуру, погубила или изгнала цвет нации, выращиваемый столетиями. Но — бедствиями своими доказала всему миру гибельность «заманчивой» коммунистической идеи. Как тут не вспомнить гениальное замечание Чаадаева о том, что некоторые народы, в том числе и Россия, «существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру. И, конечно, не пройдет без следа то наставление, которое суждено нам дать, но кто знает день, когда мы найдем себя среди человечества, и кто исчислит те бедствия, которые мы испытаем до свершения наших судеб?»

Казалось бы, за эти уроки, преподанные Россией миру (как и за всякие уроки), — платить полагается. Но Запад платить не собирается и свысока смотрит на простачка, попавшего в западню, умело прикрытую высокими идеями. Заварили кашу вместе, а расхлебывать пришлось одной России. Ничего, выберемся сами…

Что такое счастье? Мой товарищ, Константин Бабицкий (один из тех, кто в 1968 году вышел на Красную площадь, протестуя против ввода наших войск в Чехословакию), написал стихи, где есть мудрая строка: «Счастье — это спуск со взятой высоты». И многие эпизоды, которые я хотел бы привести, соответствуют именно такому пониманию счастья.

Но счастье, разумеется, не обязательно преодоление вставших на пути препятствий, выход из сложных жизненных ситуаций. Это может быть и просвет, «прорыв» на общем фоне нелегкой жизни.

Когда говорят: «Она прожила счастливую жизнь», имеют в виду не то, о чем буду говорить я. Ясно, что она знала и беды и невзгоды (назовите хотя бы одну жизнь без них!). Я буду говорить о другом счастье, о счастье-молнии, о том кратковременном состоянии души, когда осознаёшь всю полноту и радость жизни. И, может быть, они, эти краткие мгновения, вернее характеризуют жизнь человека и душу его, чем многомесячные и даже многолетние периоды «обычной» жизни. Хорошо сказал Юрий Казаков: «…главное в жизни — не сколько ты проживешь: тридцать, пятьдесят или восемьдесят лет, — потому что этого все равно мало <���…> — а главное, сколько в жизни у каждого будет таких [счастливых мгновений]».

Для трудных послевоенных лет довольно много их у меня набралось. И дело не только в том, что жила еще в нас радость победы. В жизни каждого человека есть «звездный час», когда он, его сущность, проявляется с особой полнотой. Мой «звездный час» (вернее было бы сказать: «звездный период») — моя юность. Всё тогда удавалось: учеба шла легко, о здоровье — и не думал, сокурсники (и сокурсницы! и преподаватели!) меня любили, наука манила и властно входила в мою жизнь.

Сначала скребу по закромам детской памяти и — удивительно! — вспышек, озарений счастья не нахожу. Думаю, не потому, что у меня было трудное детство. Да, военное, да, очень трудное, но дело в другом: счастье — ощущение, видимо, взрослое, детям не свойственное. Да и старикам, пожалуй, тоже: какое уж тут счастье, если на твоих глазах ушли из жизни многие и многие твои родные, друзья, знакомые, если и сам ты, поднимаясь домой, стоишь на площадке третьего этажа и смотришь на свою дверь (вот она, чуть выше, на четвертом!), смотришь так, как альпинист смотрит на сияющую вверху покоряемую горную вершину.

Первые «вспышки счастья» озаряют пожалуй, окончание школы, старшие классы. Но одно купание было необычным и запомнилось на всю жизнь.

Прощаюсь с нашим прудом. Нет, не уезжаю никуда, но впереди осень, послезавтра — в школу, и уборка картошки и овощей в начале сентября начнется. А уж там не до купания. Ну, да и пруд с каждым днем будет «свинцовее», неприветливее и холоднее. Я люблю воду и плыть могу — хоть плохо, но долго и далеко. Но все-таки водная стихия всегда была для меня милой, желанной, но — чужой, где-то даже чуть враждебной (любовь без взаимности!). А вот тут, в тот прощальный день в конце августа, я в первый (и, увы, в последний!) раз ощутил полное, «ихтиандровское» какое-то, единение с этой стихией. Плывешь под водой с открытыми глазами, теплая, чуть зеленоватая вода ласково гладит тебя (тоже будто прощается), а на дне — песочек, ракушки, водоросли…

Второго мая пошли мы втроем — девятиклассники Витя Богатырев, Слава Собин и я — на охоту. Вышли глухой ночью: надо успеть на утреннюю тягу. Так приятно было идти по звонкой земле (заморозки были), звездным небом любоваться.

Еще в темноте пришли на место. Водное царство: не поймешь — то ли болота, то ли озера, то ли «вешние воды». А вот птиц что-то не видно… Но — вон что-то темненькое в воде плещется. Славка Собин стреляет. Меткий был выстрел и очень эффектный: в полной темноте — гром, ослепительное пламя. Только вот достать этого чирка мы не смогли: не плыть же за ним по холодной воде! А потом, переходя по упавшему дереву через какую-то протоку, ухнул я по грудь в эту самую воду! Пришлось бежать домой, мокрому, по холодку…

Ну а счастье-то, счастье, где оно? Оно потом ощутилось, дома. Но — не было бы его без этих ночных блужданий по топям и хлябям и без промозглой сырости на охоте… Лежу под двумя одеялами, с неподдельным интересом прослеживаю все стадии приготовления мамой пирожков и — вот оно, соприкосновение низкой жизни и поэзии! — пытаюсь в то же время в «звонких стихах» воспеть наш поход.

Потом, утомленный муками творчества (и ожиданием пирожков), открываю «Детство Никиты» Алексея Толстого и — отшвыриваю свои жалкие вирши и наслаждаюсь. Сейчас у нас к Алексею Толстому относятся крайне сдержанно. Но ведь нельзя не признать, что такого чистого и в то же время яркого, сочного русского языка, как у него, не было ни у кого из советских писателей.

В чем только не упрекают Алексея Толстого — и в конформизме, и в отсутствии глубины. Но в «Детстве Никиты» — какая тоска по утраченной родине, скорбь по погибшей России! И какая при этом глубоко запрятанная, тютчевская «божественная стыдливость страданья»!..

Начало июня, поздний вечер. Завтра у кого-то из нас выпускной экзамен, у кого-то консультация, но мы всё кружим по пруду на лодке Володи Калинина. Песни поем, звездами и луной любуемся (полнолуние было) и болтаем, болтаем, болтаем — ни о чем! Давно пора домой! Но причалив к берегу, как-то сразу осознаём, что нельзя разойтись, не окропив друг друга водою прудовою. Бегаем к пруду, набираем воды (девочки — в туфли, мальчики — в ботинки) и, визжа от счастья, от полноты жизни, щедро кропим друг друга…