Рихард Зонненфельдт - Очевидец Нюрнберга

Нас встретила Лотти Беренс, которую я видел в последний раз, когда мне было пятнадцать, а ей двенадцать, шестьдесят лет назад. Я с удивлением увидел женщину с прямой осанкой, молодую для своих лет, с поразительными голубыми глазами и улыбкой, которая сразу напомнила мне о ее матери и о самой Лотти, когда она была девочкой. В концлагере Лотти потеряла большие пальцы ног, но в ее специально подобранных туфлях это было незаметно. Мы обнялись и расплакались.

Лотти приехала из Австралии, а мы из Америки, чтобы участвовать в открытии выставки фотографий, посвященной истории семей Зонненфельдт и Беренс.

«Я рад быть здесь среди родных и друзей, – сказал я. – Я предлагаю всем вспомнить жертв нацизма и дать нерушимую клятву никогда не мириться с религиозными предрассудками, расовой дискриминацией и авторитаризмом. Для меня человеческое братство – более великая общность, чем любая религиозная, этническая, политическая или национальная группировка. Я прошу вас вступить в него вместе со мной».

Кто-то сказал «аминь». Лотти ничего не сказала. Ей не хотелось открывать сундук, в котором она хранила свои ужасные воспоминания. Ее присутствие было примером того примирительного духа, который не хочет увековечивать ненависть, но и не желает прощать то, что нельзя простить. Так мы стояли среди жителей Гарделегена, где были затравлены и погибли ее отец и мать и остальные взрослые евреи, кроме моих родителей.

В этот наш приезд Шульце из Йерхеля пригласили нас к себе на праздничный обед. Я вспомнил их соломенную крышу, цветочный садик впереди и примитивный хлев для быка, коровы и свиньи, все под одной крышей с людьми. Шестьдесят лет спустя все изменилось. У Фрица, сына, была машина, в недавно покрашенном коттедже были сверкающие окна с кружевными занавесками, красивая крыша с красной черепицей, а у свиньи, кроликов и кур было отдельное помещение. В доме была современная кухня и ванная, телевизор и центральное отопление. Все это, сказали они мне, появилось у них уже после того, как объединение Германии положило конец сорокапятилетнему коммунистическому режиму. С наступлением настоящей демократии жизнь в Восточной Германии улучшилась. Жена хозяина Элизабет приготовила чудесный пир из традиционных блюд Альтмарка, и мы сели есть и вспоминать. Это воссоединение с семьей, старшее поколение которой рисковало многим, чтобы помочь моим родителям, согревало мне душу.

Я стал чаще ездить в Германию. 9 ноября 1999 года, всего через год, я вместе с американской делегацией приехал в Берлин на празднование десятой годовщины падения Берлинской стены. Мемориальный обед состоялся на вилле на Шваненвердере, острове на Ванзе, популярном курорте под Берлином, куда летом 1938 года я подростком ездил со своей подружкой Фрици. Меня попросили выступить перед собравшимися гостями. В тот день я почувствовал, что новое поколение немцев, казалось, решительно настроено влиться в ряды остального свободного мира, разделяя его ценности, а не нападая на них.

Потом я вернулся в Гарделеген. В этот раз я отправился на встречу с одиннадцатиклассниками. Как же сильно отличался наш разговор от первого, трехлетней давности, с гарделегенскими старшеклассниками. Мы собрались после уроков, и зал со стоячими местами нашелся только в городской библиотеке. Эти школьники были похожи на американских старшеклассников. Синие джинсы, хвостики, пирсинг в ушах и носу, татуировки, девушки в лифчиках и без, юноши с ирокезами. Учителя в неофициальной одежде, немыслимой в мои дни. Когда Гизела Бунге представила меня, я спросил:

– Кто здесь говорит по-английски?

И все подняли руки. Вот это да! Тогда я спросил:

– А кто был за границей?

И все снова подняли руки! В списке оказались Париж, Лондон, Мадрид, Италия и даже Америка.

Одна девушка спросила:

– Что вы чувствовали, когда были американским солдатом и убивали немецких солдат, ваших соотечественников?

– Не забывай, – сказал я, – нацистская Германия выгнала меня, еврея. Я не совершил никаких преступлений, но у меня отняли гражданство, даже хотя мои предки были немцами в течение нескольких веков, так же как и твои. Не я, а нацисты решили, что я враг. Твоим дедушкам и бабушкам сказали, что такие, как я, евреи – недочеловеки, недостойные жизни. Будучи американским солдатом, я сражался за демократию и права человека для всех, в том числе и для тебя. Вот ради чего я рисковал жизнью, и я чувствовал, что поступаю правильно. А ты знаешь, за что сражались твои деды, за что их заставили сражаться? Ради чего они рисковали жизнью?

Ответа не было.

– Я убивал немецких солдат не потому, что ненавидел их, но потому, что я воевал и не мог иначе.

Наступило молчание. Я продолжал:

– Целью Гитлера было завоевание, ненависть и истребления, а мы боролись за права человека для всех. Я до сих пор разделяю эти ценности, надеюсь, как и ты. Если бы тебе пришлось сделать выбор, за что бы ты сражалась? За добро или зло? Будем надеяться, что в будущем нам придется бороться только с помощью голосования и никогда с помощью оружия.

– Расскажите нам, почему нацисты победили в Германии. Вы же были здесь в то время. Объясните нам. – Они действительно хотели знать.

Я ответил:

– На первый взгляд это простой вопрос, но ответить на него не так просто. Вы уверены, что хотите услышать ответ?

Некоторые сказали:

– Наши дедушки и бабушки нам ничего не рассказывают. Мы хотим услышать от вас.

– Гитлер просто дал выход смертельной ненависти и страху перед евреями, цыганами, русскими и другим злобным чувствам, спавшим в немецком народе. Другое объяснение в том, что этот злобный вождь сначала совратил немецкий народ обещанием мирового господства, потом поработил его и в конечном итоге причинил ему ужасный вред.

Когда я рос в Гарделегене, я тоже верил в ложь Гитлера. Он утверждал, что для поддержания законности и порядка должен отправить своих противников в концлагеря. Он избавился от судей, чтобы никто не мог опротестовать то, что сделали его штурмовики. Но при этом он дал работу безработным. Когда Германия снова ввела вооруженные силы в Рейнскую зону, это был праздник, немцы чувствовали, что их национальная честь восстановлена. После этой победы даже немецкие генералы, которые были против его похода на Рейн, уже не могли ему противостоять. Он избавился от них. Потом он стал заявлять, что ненавидит войну, и в то же время занял Австрию и Чехословакию и солгал, что Польша напала на Германию. Он был Верховным главнокомандующим, и ему должны были подчиняться. Было уже слишком поздно, чтобы его остановить. Немцы поверили в обещания и ложь. Англия и Франция не остановили его, когда могли бы. В конце концов Гитлера свергла только объединенная военная мощь его противников. После этого он приказал Германии и немцам умереть вместе с ним, и лишь тогда люди поняли, что он никогда не заботился о них, а думал только о себе. Вы когда-нибудь спрашивали у ваших дедов, как это: верить и воевать за лжеца и преступника?