Ева Берар - Бурная жизнь Ильи Эренбурга

В конце 1924 года Франция официально признала Советский Союз. Первые советские послы в Париже Леонид Красин и Кристиан Раковский (кстати, последний связан с троцкистской оппозицией) прекрасно понимают, что всплеск увлечения французов Россией во многом обязан их интересу к русскому искусству и литературе. В этом же году под председательством Ольги Каменевой в Москве создается Всесоюзное общество культурных связей с заграницей (ВОКС); предполагается, что общество будет стоять вне политики, а его цель — установить контакты с «сочувствующей» творческой интеллигенцией на Западе [221] Cм.: Morel J.-P. Le Roman insupportable. L'Internationale littéraire et la France. 1920–1932. Paris: Gallimard, 1985. . Организуются театральные гастроли, выставки, поездки писателей за границу, в Париж нередко наведывается Анатолий Луначарский. В 1925 году на выставке декоративно-прикладного искусства советский павильон, возведенный по проекту Константина Мельникова, имеет колоссальной успех. Однако Эренбург, бывший некогда первым посланником революционного авангарда на Западе, ощущает себя чужим на этом празднике. Тем не менее он появляется на выставке, знакомится с Александром Родченко, чтобы потом, «с неизменно присущим ему критическим юмором» [222] Frank N. 10.7.2. et autre portraits. Paris: M. Nadeau, 1983. P. 237. , высмеять среди французских друзей наивный конструктивизм постройки.

Среди знакомых Эренбурга находится Нино Франк, молодой итальянский журналист родом из Неаполя. В 1929 году он станет основателем интернационального журнала «Бифур», в котором увидят свет произведения чуть ли не всех великих поэтов и художников XX века — Макса Жакоба, Жана Кокто, Модильяни, Пикассо. Франк вспоминал впоследствии, как, устроившись в своем уголке в «Куполе», Эренбург «любил выступать в роли полуофициального интеллектуала и обожал потчевать друзей-журналистов своими рассказами» о России, о ее литературе и истории. «Он подтрунивал над моим энтузиазмом по поводу нового мира, открытого Октябрем, снова и снова повторяя, что эпоха героических свершений уже давно миновала» [223] Там же. . Возвращаясь во Францию, Эренбург надеялся, что в здешних литературных кругах у него сохранилось определенное реноме: не говоря уже о знакомствах и о его довоенных переводах французской поэзии, не он ли был среди первых, кто познакомил французов с Октябрьской революцией? В 1923 году в Париже был опубликован на французском языке сборник «Сцены русской революции» (Scênes de la Revolution russe), куда вошли рассказы Эренбурга, Пильняка, Ремизова и Никитина. Только что вышел французский перевод «Хулио Хуренито» с предисловием Мак-Орлана, как нельзя более лестным: «Этот молодой человек [Эренбургу 34 года — sic!], изящный и ироничный, образованный на французский манер, хотя и интернационалист по своему мироощущению, написал роман, который скорее по стилю, чем по содержанию, является данью французской литературе, с присущим ей духом свободы и верностью классическим образцам» [224] Ehrenbourg I. Les Aventures extraordinaires de Julio Jurenito. Paris: Pion, 1924. . Однако Эренбург жалуется на то, что ошибки переводчика полностью исказили смысл романа; надежды, которые он возлагал на эту публикацию, быстро сменились разочарованием.

Отношения с Родиной также оставляют желать лучшего. В Париже его ожидал неприятный сюрприз: оказывается, «весь литературный Ленинград» в последнее время потешается над его книгами. Эренбург совершенно сбит с толку; он пишет Замятину: «Вы ни разу не собрались написать мне в Париж. А я ведь очень ждал Вашего суждения о „Жанне“. Несмотря на плодовитость, тиражность и прочее, я теперь в достаточной мере растерян. „Жанну“ ругают напропалую все. <���…> Действительно ли это настолько плохо? Что же, я и вправду только „Вербицкая в штанах“? „Русский Современник“ видимо, думает именно так (Тынянов <���…> Шкловский, Каверин). Так ли думаете Вы? Чувствуете ли, что ошиблись в давней статье обо мне? Или я пропал, слинял? Напишите мне откровенно! Вашему пониманию я очень верю. От универсальности нападок, повторяю, растерялся. Не сердитесь за надоедливость вопросов» [225] И. Эренбург — Е. И. Замятину. 18 января 1925 г. // Письма. Т. 1. С. 390. . Насмешки тех, кого он считал своими друзьями, глубоко ранят, да и прочие отклики отнюдь не способны воодушевить. Пролетарские писатели из РАППа, присвоившие себе функции Чека от литературы, громогласно требуют не переводить бумагу на «клеветника» Эренбурга. Отношение к нему «внелитературных» (читай: партийных) кругов остается крайне неопределенным. Тираж романов «Любовь Жанны Ней» и «Жизнь и смерть Николая Курбова» не превышает пяти тысяч — до смешного малая цифра для огромной России; «Рвач» по-прежнему запрещен. Журналы, выражающие позицию «внелитературных кругов», например «Новый мир» Луначарского, также беспощадны: «Индивидуализм, упадочничество, кокетничанье самодовлеющей „красотой“ переживания или литературной формы — все то, что хотело бы оскалить зубы, но, за неимением их, ввиду старческого одряхления, ограничивалось высовыванием языка со страниц Ильи Эренбурга, „Русского современника“, „России“, — все это как будто отошло в прошлое» [226] Горбов Д. Итоги литературного года // Новый мир. 1925. № 12. С. 130. . Язвительная критика «Нового мира» была тем обидней, что, как известно, у Эренбурга действительно не хватало передних зубов. Но Эренбург не сдается. Он снова — в который раз! — обращается за помощью к Николаю Бухарину: «Дорогой Николай Иванович <���…> Я знаю, что я далеко не Пушкин, а Вы — далеко не Николай Павлович (не судите за каламбур!). И все же обстоятельства заставляют меня повторять исторические жесты. Вам ли говорить, что Эренбург не эмигрант, не белый, не „пророк нэпа“ и пр. пр. <���…> Местожительство не определяет, надеюсь, убеждений. Я работаю для Советской России, живу с ней, не в ней. <���…> Вся моя надежда теперь на Вас» [227] Вопросы литературы. 1999. № 1. С. 301–302. . «Рвач» будет опубликован в 1926 году ленинградским Госиздатом.

Все происходящее безмерно угнетает писателя. В 1916 году он спасался от депрессии при помощи наркотиков. В 1925-м он очертя голову бросается в экстравагантную авантюру: «Я почти влюблен в абсолютнейшую дуру <���…> в мулатку „Нанда“. Когда она смеется, это лишено смысла, физиологично, больно ушам: зоологический сад наружи» [228] И. Эренбург — Е.Г. Полонской. 25 марта 1925 г. // Письма. Т. 1. С. 411. , — откровенничает он в письме к Полонской. Эренбург пытается претворить свое отчаяние в литературный сюжет. «Лето 1925-го» — это книга о нищете и одиночестве в Париже, в которой «социальная фантастика» (выражение Мак-Орлана) сочетается с сентиментальностью, то выспренней, то слезливой, не без доли пошлой эротики.