Ева Берар - Бурная жизнь Ильи Эренбурга

Эренбург знал: ту священную ненависть, которую он зажигал в читателе, ощущали и русские солдаты. Он дышал и чувствовал в унисон с бойцами. «Если вы увидите Эренбурга, передайте ему, что мы читаем все его статьи <���…> Скажите ему, что мы ненавидим немцев после того, как увидели столько зверств, совершенных ими здесь, в Белоруссии… Они превратили этот край чуть ли не в пустыню» [428] Верт А. Россия в войне 1941–1945. С. 533–534. , — пишет молодой москвич солдат-артиллерист. Но Эренбург понимает также, что внешнеполитическая конъюнктура меняется: после того как летом 1943 года предпринята первая попытка создать в Москве Национальный комитет Свободной Германии, стало ясно, что пришло время выбирать более дипломатичные выражения и подчеркивать отличие «немцев» от «фашистов». Тем не менее он продолжает бросать проклятия на голову немцев: «Мы умеем прощать за себя, но не за детей. Мы умеем снизойти к смутному человеку, а не к изобретателям газовых автомобилей. Не мстительность нас ведет — тоска по справедливости. Мы хотим растоптать змеиное гнездо <���…> Мы хотим пройти с мечом по Германии, чтобы навеки отбить у немцев любовь к мечу. Мы хотим прийти к ним для того, чтобы больше никогда они не пришли к нам» [429] Эренбург И. Путь к Германии. М., 1944. С. 35 («Накануне»); Тоже: Правда. 1944. 7 августа. . «Вы идете на запад с великой клятвой. Немцам больше не пировать. Немцам больше не воевать. Довольно они погуляли! Теперь им висеть. Теперь им гнить. Мы их отучим воевать. Выбьем зубы. Мы им покажем в Германии, что такое огонь справедливости» [430] Эренбург И. Кончать с немцем // Красноармеец. 1944. № 27. 23 февраля. .

Немецких и австрийских беженцев возмущает эта прямолинейная пропаганда. Нацистам она даже на руку: «Илья Эренбург призывает азиатские народы „пить кровь“ немецких женщин. Илья Эренбург требует, чтобы азиатские народы насиловали немецких женщин», — пишет в своем приказе командующий армейской группой Норд, воодушевляя своих солдат. Первого января 1945 года писателя удостоит внимания сам Гитлер: «Сталинский придворный лакей Илья Эренбург заявляет, что немецкий народ должен быть уничтожен» [431] Цит. по: Эренбург И. ЛГЖ. Кн. 5. Т. 7. С. 670, 669. . Из Англии и США ему шлют письма, призывающие к более христианским чувствам. Эти призывы и упреки его мало волнуют: он убежден, что на Западе никто по-настоящему не представляет себе чудовищности преступлений, которые совершались гитлеровцами на русской земле. Разве не отказалась англо-американская пресса публиковать материалы первого процесса над СС, проходившего в Краснодаре, полагая, что уничтожение 7000 человек в газовых грузовиках, подробности насилия над женщинами и детьми слишком ужасны для того, чтобы быть правдой? Через год, в августе 1944 года, поступают первые сведения из Майданека — концлагеря, расположенного на польской территории и освобожденного Красной армией. Они тоже не вызывают доверия: статья Симонова, опубликованная в «Правде», и даже сообщение Александра Верта, переданное по Би-би-си, воспринимаются как советская пропаганда. Только когда американские солдаты собственными глазами увидят в Германии лагеря смерти, придется признать достоверность невероятного.

6 июня 1944 года наконец пришла долгожданная новость: «Соединенные силы союзников совершили высадку на севере Франции». В то время как Франция и весь мир ликуют, тон советских репортажей отличается сдержанностью, и в них бесполезно искать авторитетных комментарий. Это подметил Александр Верт: «Единственная статья, посвященная этому событию, не считая чисто информационных сводок, была написана Эренбургом, и она представляла собой нечто несуразное <���…> Он ограничился вежливым реверансом в сторону главных авторов десанта, после чего дал волю своей безудержной галломании. Он писал о Франции не чернилами, а слезами» [432] Werth A. La Russie en guerre. Vol. 2. P. 279. . О том, что в тот период выступления Эренбурга по поводу Франции действительно переполнены сентиментальностью, свидетельствует и Жан Катала. Он вспоминает лекцию, прочитанную Эренбургом в Москве. Это была смесь из «похвал рабочим, подпольной прессе, вооруженным силам Свободной Франции, затоплению французами своего флота в Тулоне, бургундским виноградарям, французским интеллектуалам и, среди прочего, робких упоминаний о генерале де Голле» [433] Cathala J. Sans fleur ni fusil. P. 354. . На самом деле этот детский энтузиазм был не столь несуразным и бестолковым, каким может показаться на первый взгляд; Эренбургу надо было доказать, что Франция способна оправиться после поражения. И он был услышан, по крайней мере в Москве: «Выступление Эренбурга сопровождалось бурными аплодисментами, в заключительной части речи перешедшими в овации; слышались выкрики „браво!“. Я всматривался в лица слушателей: они ловили каждое его слово. <���…> Они слушали как зачарованные. Они знакомились с Францией». Как считает Жан Катала, по отношению к Франции существовала настоящая «линия Эренбурга»: благодаря его пропаганде, Франция в сознании советских людей превратилась в «великий непокоренный народ». Между тем официальная линия, озвученная Сталиным неделей позже, была выдержана в совершенно другом ключе: вождь воздал должное успехам англо-американских союзнических сил, упомянув Францию всего один раз. Не зря: в Варшаве готовилось вооруженное восстание, руководимое польским правительством в Лондоне, отнюдь не дружелюбным к Советскому Союзу, так что поддержка национально-освободительных движений была снята с повестки дня. Последний этап войны проходит под местным контролем трех держав. Эренбург, казалось, этого не замечал.

Сразу после высадки союзников во Франции Эренбург уезжает на Белорусский фронт. Вместе с советскими войсками он входит в освобожденный Минск. За годы войны Белоруссия полностью выжжена и опустошена: целые деревни превратились в пепелища, сады вырублены под корень, угнан и уничтожен скот. Людей не видно, только виселицы и братские могилы — рвы, наспех вырытые немцами и засыпанные негашеной известью, чтобы скрыть следы преступлений. В этой безжизненной пустыне Вильнюс, который отступавшие немцы не успели сжечь, казался миражом. В Вильнюсе, в Минске, в других городах и населенных пунктах, через которые проходила армия, Эренбург встречается с еврейскими партизанами, слушает их рассказы о сожженных гетто, о войне в лесах, о помощи населения, но также и об антисемитизме местных жителей. Один рассказ страшнее другого. «Меня преследовала одна мысль, — записывает Эренбург: — человек способен на все». И вот человек Эренбург, обнаружив в руинах минского гетто двенадцатилетнюю девочку Фаню Фишман, забирает ее с собой в Москву с намерением удочерить. В конце концов, ее приемной матерью становится дочь Эренбурга Ирина, потерявшая мужа в самом начале войны.