Альберт Шпеер - Шпандау: Тайный дневник

Пять часов, время ужина. Через полчаса мое наказание закончится. В последний раз ем в специальной камере.

27 сентября 1952 года. Какое-то время назад охранник Лонг попросил меня составить маршрут для похода по Шварцвальду. Теперь он вернулся и делится со мной впечатлениями. В его рассказе звучат названия, полные приятных воспоминаний: Хундзек, Титизее, Холленталь, Констанц. Я спрашиваю о старой базарной площади в Фройденштадте. «Лягушатники — ну, знаете, мы так называем французов — сожгли Фройденштадт дотла, когда вошли в город. Но теперь все восстановили, стало еще лучше».

Ужесточение условий заключения — Новейшие разработки авиационной технологии — Моя последняя встреча с Гитлером — Прогулка в снегу — Публикация писем Гесса — У Нейрата находят шоколад — Планы спасения — Дёниц считает себя главой государства — Серия статей о Фленсбургском правительстве — Я начинаю писать мемуары — Кресло из рейхсканцелярии — Коньяк в камере Функа — У Нейрата сердечный приступ

3 октября 1952 года. В саду сообщаю последние новости, которые узнал от Лонга: в Советском Союзе начинает работу съезд партии. Разоблачили тайные связи между русскими и французской администрацией в Берлине. Гесс тоже хочет быть в курсе последних событий, но за его спиной неожиданно появляется Гурьев, которого Гесс не видит. Я быстро говорю:

— Герр Гесс, подержите, пожалуйста, доску.

Потеряв дар речи от этой возмутительной просьбы, он молча отходит в сторону и садится на скамейку. Потом я ему объясняю:

— Только так я мог вас предупредить.

— Но просьба была очень странная, — сухо отвечает Гесс.

5 октября 1952 года. Неделю назад под матрацем Дёница нашли девять исписанных страниц. К счастью, они были написаны на официальной бумаге. Начальство подозревает, что записи предназначены для его мемуаров. В мусорном ведре я нашел обрывки отчета о совещании директоров, на котором обсуждался этот инцидент. Новый русский директор потребовал, чтобы Дёницу на две недели запретили читать и писать, так как в своих заметках он описывал Деятельность, происходившую в фашистской Германии. Но они так и не пришли к соглашению.

Новый русский директор, деятельный, как все они в самом начале, конфисковал у Шираха «Предсказания» — календарь с текстами из Библии на каждый день. Ширах записывал на нем выписанные ему лекарства и отмечал дни рождения родных.

Русский офицер, наблюдающий за нашими религиозными службами и сидящий на унитазе, который до сих пор портит вид нашей часовни, во время проповеди несколько раз услышал фразу «будьте во всеоружии». Отчет: капеллан говорил о вооружениях. Теперь он обязан сначала предъявлять проповедь в письменном виде.

6 октября 1952 года. Снова придирки. Днем в саду был майор Андреев. Я только что пересадил ландыши. Он через переводчика предупреждает меня: «Это новые цветы». Я отвечаю, что всего лишь пересадил их, а пересадка разрешена. Он раздраженно трясет головой. «Нет, пересаживать тоже нельзя. Пожалуйста! Немедленно уберите цветы и уничтожьте».

Русские офицеры уходят. Летхэм, шотландец, наставительно говорит:

— Знаете, приказ есть приказ. Я выполняю все приказы. Не думай, просто выполняй. Так лучше.

— Я больше не понимаю ни вас, ни этот мир, — с оттенком скептицизма отвечаю я. — В Нюрнберге меня хвалили за неподчинение приказам Гитлера, а здесь меня наказывают, если я отказываюсь подчиняться.

Он ничего не понял; подобные рассуждения ему недоступны.

6 октября 1952 года. Сегодня днем Донахью залез на ореховое дерево и стал каркать. Он уже получил одно предупреждение от директоров, «потому что сидел на дереве и оглашал окрестности вороньими криками», как сказано в официальном отчете о совещании директоров. Селинавов, новый и популярный русский, который не обращает внимания на общие инструкции своих директоров, смеется над каркающим американцем и на ломаном немецком начинает рассказывать о медведях, глухарях, лисах, северном сиянии, при котором ночью светло как днем, и о том, как бывает много-много снега. Потом охранники и заключенные вместе сбивают орехи. Через некоторое время весь наш садовый инвентарь повисает на ветках. Селинавов приносит садовый шланг и струей сбивает орехи. Как часто бывает, вставляю свой комментарий. Однажды Гёте тяжело заболел и проведя в постели три недели, написал своей девушке Катхен Шонкопф: «Мы, люди, странные создания. Когда я был в веселой шумной компании, я злился. Теперь, когда все меня бросили, я доволен».

12 октября 1952 года. Длинное письмо от Хильды из Гастингса, полученное по тайному каналу. Она счастлива и учится с удовольствием. Тесть и теща Джона Макклоя живут в том же городе, они пригласили ее на чай. Там она встретила Макклоя с женой. Если бы я предстал перед американским судом, сказал Макклой, я бы давно уже был на свободе.

Говорят, русские приняли предложение западных верховных комиссаров и согласны увеличить количество писем и свиданий. Во всяком случае, так говорит Пиз. Возможно, это результат демарша Аденауэра. Функ приходит в волнение. «Не надо мне больше писем; я хочу, чтобы по ночам перестали включать свет через каждые полчаса». Руле осторожно прощупывает почву:

— Как это получается, что вы всегда в курсе последних новостей? Кто вам рассказывает?

Я даю ему проверенный ответ:

— В данном случае вы сами, не помните?

У него тоже совесть нечиста, так как иногда он сообщает нам новости.

14 октября 1952 года. Мы все переругались из-за света. Каждый хочет что-то свое. Дёниц, Нейрат, Гесс и я против предложения Шираха вкрутить слабую синюю лампочку, потому что в этом случае мы больше не сможем читать. Жаркий спор. Функ отходит на десять шагов и начинает поносить Нейрата, а потом и всех нас. Когда он переходит на вульгарные эпитеты, я кричу в ответ: «Вы выражаетесь, как водитель грузовика!» Он уходит. Первая подобная сцена за семь лет, и что еще хуже, в присутствии охранника.

15 октября 1952 года. Вернувшись после работы в саду, Мы Узнаем, что электрик заменил одну из двухсотваттных лампочек лампочкой на сорок ватт. Поскольку осветительный прибор установлен на высоте трех метров и из соображений безопасности защищен армированным стеклом, света стало значительно меньше. Гесс возмущен:

— Это бесчеловечно! Я должен портить зрение?

22 октября 1952 года. Донахью наконец-то удалось тайком пронести журнал с последними моделями самолетов, который я давно хотел посмотреть. К моему великому удивлению, с 1945 года в области самолетов-истребителей не было произведено ничего принципиально нового. Я вспоминаю проект «летающее крыло» фон Липпиша, который так поразил американцев в Кранцберге; сейчас его строят британцы в форме четырехмоторного реактивного бомбардировщика. В январе 1945-го я обсуждал возможности сверхзвукового самолета с Мессершмитгом. По его мнению, наши технические достижения вплотную приблизили нас к строительству такого самолета. Теперь я читаю, что самолеты развивают скорость до двух тысяч двухсот километров в час. После того разговора прошло уже семь лет. Странное чувство: сижу здесь, в своей камере, и неожиданно встречаюсь со старыми проектами. Я годами носился с ними, как с писаной торбой, а теперь их реализуют другие люди. До сих пор помню, как я — когда же это было? — разговаривал с пилотом Мессершмитга-163 на испытательном аэродроме в Рехлине; в своем рапорте он отметил сильную тряску фюзеляжа в момент приближения к звуковому барьеру.