Альберт Шпеер - Шпандау: Тайный дневник

Еще мне прислали номер «Америкэн Билдер». Я с удивлением увидел много немецких имен: Гропиус, Мендельсон, Нойтра, Бройер, Мис ван дер Роэ. Естественно, я их всех знаю. Когда я учился у Тессенова в Берлине, многие из них работали, можно сказать, в двух шагах, и время от времени их эскизы, даже если они оставались только на бумаге, производили фурор. Мне всегда казалось, что большинство этих работ были созданы специально, чтобы шокировать публику — стеклянный купол над Альпами, театр в форме известняковой пещеры, сталактиты и все такое. Никого также не удивляло, что большая часть этих проектов так и оставалась эскизами, идеями, планами. Казалось, они вовсе не предназначены для реализации и попросту игнорируют социальные проблемы периода Депрессии.

Теперь, как я вижу, кое-что вышло из экстравагантной экспериментальной архитектуры тех лет. Если верить журналу, сейчас впервые появляется нечто вроде универсального стиля, стиля, который распространяется от Лондона до Токио, от Нью-Йорка до Рио. Но больше всего меня поражает, что он зародился в Берлине, в буквальном смысле на том же самом этаже Академии искусств. В Соединенных Штатах Мис и Гропиус, похоже, имеют большое влияние, которое не сумели завоевать в Германии.

Эта архитектура отличается умеренностью, строгостью и рациональностью артикуляции, она рассчитывает только на пропорции, достигает эффекта без орнаментальных дополнений — все эти черты характерны для прусской архитектуры. Может, я ошибаюсь, но вряд ли. Я всегда мечтал стать законным наследником берлинских классицистов, и мне до сих пор кажется, что садовый фасад новой рейхсканцелярии вместе с оранжереей обладали той сдержанной эмоциональностью, которую я всегда ценил в прусском классицизме. Но обстоятельства обрекли мои надежды на провал. Немец Мис ван дер Роэ с его стеклянным небоскребом на Александерплац — первым в мире — весьма далек от моей мечты. Но судя по фотографиям работ американца Миса ван дер Роэ, эти творения тоже созданы под влиянием Шинкеля. Я был согласен с Гитлером, строения Миса ван дер Роэ из стекла и бетона скорее относятся к миру технологий, чем к миру государства, и больше подходят для заводов, чем для оперных театров. Значит ли это, что я слишком узко мыслил, был слишком привержен традициям? Ясно, что в двадцать восемь лет идеи «Баухауса» [15] «Баухаус» — учебное заведение, существовавшее в Германии с 1919 по 1933 год, а также художественное объединение, возникшее в рамках этого заведения, и соответствующее направление в архитектуре. были мне непонятны. Но даже сейчас, в пятьдесят, я глубоко убежден, что высотные здания из стекла уместны только в промышленной сфере. Хорошими или плохими были наши идеи, но я по-прежнему считаю, что люди испытывают потребность в огороженном пространстве и дом должен прежде всего быть домом. В конечном счете все сводится к одному вопросу: потребность человека в жилище остается неизменной или меняется вместе со временем?

И еще: счастье человека зависит от чувства безопасности в доме или от количества люксов, т. е. уровня освещенности?

12 мая 1955 года. У Редера что-то случилось с речью. Несколько часов он не мог говорить. Ему больше не разрешают работать, как Нейрату в последние месяцы. Два раза в день он по часу сидит на стуле в саду, уставившись вдаль и погрузившись в мысли. Все остальное время он проводит взаперти в своей камере. Несмотря на все наши разногласия последних лет, мне глубоко жаль этого обреченного старика. Редер больше не хочет приукрашивать свое состояние; не могу понять, почему он делал это раньше.

15 мая 1955 года. Плановый визит британского генерала. Похоже, он настроен не так благожелательно, как его предшественник. Редер, которому стало лучше, хотел рассказать о своей болезни, но был настолько взвинчен, что не смог выдавить ни слова. Британский директор заставил его сесть. К счастью, Ширах, вместо того чтобы обратиться с личной просьбой, привлек внимание генерала к нависшей над Редером опасности.

Без всякой видимой причины полковник Катхилл грубо приказал мне отойти в дальний угол камеры. Генерал лаконично поинтересовался, есть ли у меня какие-то пожелания. Учитывая их отношение, я коротко ответил с официальным кивком:

— То же, о чем мечтает каждый заключенный. Это же очевидно.

Они резко развернулись и ушли без единого слова.

24 мая 1955 года. Говорят, вчера, в десятую годовщину нашего ареста, у ворот тюрьмы собрались журналисты и несколько сторонников Дёница — они ожидали, что Дёниц, чьи десять лет истекли, выйдет на свободу. Ширах, которому особенно трудно свыкнуться с мыслью, что на воле продолжается жизнь, заметил:

— Всего несколько? Ну и жалкая нация. Почему там не стоят десятки тысяч?

Но сегодня полковник Катхилл сообщил Дёницу, что по английским законам время, проведенное в тюрьме до суда, не зачитывается в срок. Ширах сделал злобное, но справедливое замечание:

— Всю дорогу он твердил, что его приговор, как и весь процесс, не имеет законной силы. Значит, сейчас он ведет себя непоследовательно, утверждая, что его срок подошел к концу.

3 июня 1955 года. Никто не сожалеет об уходе советского директора, который многие годы был с нами. Его преемник, дружелюбный майор, несколько месяцев изучал нашу структуру с нижнего уровня — под видом начальника охраны. Сегодня он объявил о первых переменах: с этих пор нам и в русском месяце разрешено утром и вечером по два часа гулять в саду в выходные дни.

Из американских тюрем сюда прислали новых профессиональных охранников; один прибыл из печально известного Алькатраса. Мы этому рады, потому что, как оказалось, профессиональные охранники лучше понимают проблемы и тревоги заключенных, осужденных на длительные сроки. Правда, они плохо реагируют, когда перед ними не заискивают: общение с поколениями покорных заключенных породило в них опасное чувство власти.

17 июня 1955 года. Несколько дней плохое настроение. Недавно устроил стирку на день раньше, не поставив в известность наш адмиральский состав. Даже сегодня, четыре дня спустя, Дёниц и Редер продолжают обсуждать мое поведение:

— Очередное импульсивное решение! Ему приходит в голову идея, и он тут же должен ее реализовать. Он даже не задумывается.

19 июня 1955 года. Стоял чудесный воскресный день. Светило солнце, с Ванзее дул свежий ветерок, и я гулял несколько часов. Я прошел последние километры до Вены и смотрел на раскинувшийся подо мной город с вершины горы Каленберг. В моем воображении возникло то место, где после аншлюса Гитлер распорядился установить доску. На ней было написано, что Вена — это жемчужина, к которой он подберет соответствующую оправу. Жители Вены тогда пришли в ярость.