Дмитрий Ястржембский - Гоголь в Москве (сборник)

И действительно, многие места «Мертвых душ» были вновь подвергнуты Гоголем здесь же, в Москве, изменению, дополнению или даже коренной переработке. Н. С. Тихонравов, работавший для издания сочинений писателя в 1880х годах непосредственно над самой рукописью, обнаруживает даже «три периода» в московских переделках или доделках. Сохранившийся подлинник с правкой писателя дает возможность довольно точно установить их. Отбрасывая многочисленные мелкие стилистические поправки, в которых Гоголь искал большей точности и выразительности в слоге, отметим наново написанную повесть о капитане Копейкине, очень значительную переработку разговора двух дам (гл. IX), новую редакцию описания школьных лет Чичикова (гл. XI), то же рассказа о том, как он заключает купчие крепости (гл. VII), причем канва «рассказа распространена введением нового действующего лица — Ивана Антоновича, кувшинное рыло. Это лицо поэмы обязано своим происхождением — Москве». Это далеко не случайные, не «проходные» детали в книге. Белинский указывал: «Тем-то и велико создание „Мертвые души“, что в нем сокрыта и разанатомирована жизнь до мелочей, и мелочам этим придано общее значение. Конечно, какой-нибудь Иван Антонович, кувшинное рыло, очень смешон в книге Гоголя и очень мелкое явление в жизни; но если у вас случится до него дело, так вы и смеяться над ним потеряете охоту, и мелким его не найдете… Почему он так может показаться важным для вас в жизни — вот вопрос!»16

Тихонравов отмечает: «Одною из характеристических особенностей творчества Гоголя была медленность в разработке идеи и формы произведения: разработка и переработка написанного произведения совершалась в течение целых годов, по частям, отрывками, одновременно с работою над несколькими другими произведениями, в перекрестных направлениях». Начав еще в 1838 году создание новой редакции «Тараса Бульбы», он лишь в данное московское пребывание, одновременно с работой над «Мертвыми душами», заканчивает ее. Небезынтересно, что «…вся рукопись списана рукою того же писца, которым переписаны для цензуры последние девять глав первого тома „Мертвых душ“. К переписке набело последней редакции „Тараса Бульбы“ этот писец мог приступить не ранее января 1842 года, т. е. только по окончании копии „Мертвых душ“. Так, хотя и приближенно, определяется время завершения Гоголем окончательного текста этой, по словам Белинского, „дивной эпопеи“. Труд Гоголя не был только литературной правкой. Некоторые главы были кардинально переработаны наново, введены новые эпизоды, дополнены исторические детали. В числе других исторических трудов была использована тогда еще не напечатанная „История о козаках запорожских“ Мышецкого. С ней, считает Тихонравов, „Гоголь, может быть, познакомился в рукописи погодинского древлехранилища“»18. Так, в Москве после: заключительной доработки эпопея Гоголя стала, по определению Белинского, «вдвое обширнее и бесконечно прекраснее… Он исчерпал в ней всю жизнь исторической Малороссии и в дивном художественном создании навсегда запечатлел ее духовный образ… Вся поэма приняла еще более возвышенный тон…»19.

Примечательна необычайная работоспособность Гоголя в эти месяцы. Еще в 1837 году в Риме он начал работу над второй редакцией «Портрета». По мнению советских исследователей, именно в Москве в конце февраля — начале марта 1842 года он завершает окончательную отделку текста и посылает повесть в петербургский «Современник».

Связанный столь углубленной творческой работой, Гоголь в этот приезд реже посещает московских знакомых, за исключением, может быть, Аксаковых, у которых он по-прежнему бывает «очень часто, почти всякий день»20. Не менее часто его можно было видеть и у Хомяковых. «Я их люблю, у них я отдыхаю душой», — пишет он 10 февраля 1842 года М. М. Языкову, брату Е. М. Хомяковой21. Но, очевидно, попрежнему избегает принимать участие в салонных литературных боях и спорах. Еще в 1840 году Е. М. Хомякова писала брату: «Я люблю Гоголя… Все здесь нападают на Гоголя, говоря, что, слушая его разговор, нельзя предполагать в нем чего-нибудь необыкновенного… У них, кто не кричит, тот и глуп»22. Хомяковы в это время переехали в наемную квартиру в дом Нечаева на Арбате (не сохранился, ныне № 23) [19].

Алексей Степанович Хомяков

Екатерина Михайловна Хомякова (урожденная Языкова)

Виделся Гоголь также с Шевыревым, Щепкиным и, вероятно, с Павловым.

Очевидно, он продолжал посещать П. Г. Редкина и Т. Н. Грановского. Оба они в это время переменили свои местожительства. Редкин переехал в Антипьевский переулок и поселился во владении Куликова, которое было расположено сзади нынешнего владения № 2 и соединялось через территорию этого владения с переулком узким проходом. Грановский жил на Трубной улице в доме Гурьева (ныне № 32). Косвенным подтверждением посещений Гоголем Грановского в этот приезд является следующая помета в записной книжке писателя 1842–1844 годов: «Никола Грачи на Новом Садовом; в переулке возле дома Цветаева»23. От бывшей церкви Николы в Драчах на Садово-Сухаревской улице идет Трубная улица (иногда именовавшаяся переулком); она же Драчевская или Грачевская (по урочищу Грачи — снаряды, метаемые при осаде мортирами). Упомянутый дом Цветаева был соседним с домом Гурьева, где жил Грановский. Адресование по приходу и фамилии более известного в районе домовладельца типично для Москвы 1830–1840 годов.

Возможно, что именно на квартире Грановского Гоголь сблизился с Н. П. Огаревым. Последний еще в прошлое пребывание Гоголя в Москве писал Герцену: «…стремлюсь с ним познакомиться»24. В начале же 1842 года, очевидно, будучи уже знакомым с Гоголем и зная о постигших его затруднениях в московской цензуре (см. дальше), он извещает жену: «Гоголь грустит — „Мертвые души“ не прошли»26. 5 февраля он сообщает ей же: «Несколько раз обедал я у Гран[овского], у m-me Sailhas, у сестры, раз у Ховриной… Вчера обедал с Гоголем; он был очень мил»26. Грановский из всех перечисленных Огаревым лиц был наиболее близок Гоголю.

К этому же приезду (март 1842 г.) относится его сближение с Н. Н. Шереметевой, «которая, — по словам С. Т. Аксакова, — впоследствии любила Гоголя, как сына»27. Урожденная Тютчева, она приходилась родной теткой поэту Ф. И. Тютчеву. «Любить вас всегда время и поверьте мне, что люблю вас всем сердцем за вас самих и ваше несчастие…» — говорил ей В. А. Жуковский28, имея в виду ее зятя, декабриста И. Д. Якушкина, сосланного в нерчинские рудники. Вспоминая ее, декабрист Е. П. Оболенский впоследствии писал: «Каждый лишился в ней не простого знакомого, а друга; она каждого умела любить не просто как человека, а как друга и брата. Каждый был уверен, что она готова была на всякое доброе дело»29.