Хельмут Альтнер - Я — смертник Гитлера. Рейх истекает кровью

Возвращается унтер-офицер и при свете фонарика зачитывает наши имена. Два человека отсутствуют. Наконец мы гуськом следуем дальше, в мастерскую. Движемся в темноте на ощупь, проходим через несколько коридоров, позвякивая касками и котелками. Пропускаю поворот и, не попав на ступеньки, ведущие в какой-то подвал, налетаю на стену, впрочем, не очень больно. Чувствую, что ужасно устал. Откуда-то возникает слабый свет. Мы находимся в подвале. Унтер-офицер показывает нам наши спальные места в длинном коридоре, по обе стороны которого тянутся ряды нар. Все это почему-то напоминает конюшню. Спотыкаюсь о какие-то доски и бросаю ранец на солому. Рядом на пол кучей навалены ручные и винтовочные гранаты. Медленно стягиваю сапоги с гудящих от усталости, опухших и натертых ног. Сапоги мне жмут, хотя квартирмейстер уверял, что они будут мне впору.

Под лестницей обнаруживаю водопроводный кран. При свете фонарика смываю с себя дневную пыль. Вода очень холодная и на какой-то миг взбадривает меня. Уже час ночи. Мои товарищи укладываются спать или едят. Я тоже достаю еду и торопливо жую, чувствуя, что сильно проголодался. На нарах на противоположной стороне коридора лежат солдаты, вернувшиеся с линии фронта, та жалкая горстка, которой посчастливилось живыми вернуться сюда. Из восьмисот человек осталось всего семьдесят три. Они рады тому, что им посчастливилось уцелеть в боях.

В восемь утра нас будит унтер-офицер, по виду типичный тыловик. Оказалось, что так оно и есть. Солдаты постарше не обращают на него внимания, и поэтому он обрушивает свою неутоленную жажду власти на нас. Нам не разрешается отправиться на завтрак, сначала мы должны подмести пол стометрового коридора, заваленного соломой и песком. Каждый угол следует побрызгать водой. Вода попадает на нары, от нее намокает солома. Наконец нам приходится насухо вытереть пол тряпками. Тупоголовый пруссак заставляет меня заняться уголками, которые остались нечищеными.

Тайком выскальзываю наружу. Погода стоит прекрасная. Солнце прогревает холодный ночной воздух, и его сияние постепенно рассеивает утренний туман. Главная дорога проходит мимо мастерских. Мотоциклисты связи или порученцы на конях поднимают клубы пыли, которая медленно оседает на землю. Мимо проезжают обозы с продовольствием и боеприпасами.

В дверях появляется унтер-офицер, и поэтому я возвращаюсь обратно, после чего отправляюсь на полковую кухню с охапкой дров. Гейнц со Штрошном тоже находятся там. Затем мы сливаемся с окружающим ландшафтом и бродим по заброшенным цехам. Замаскированные входы уводят нас в подземные мастерские, открытые двери которых как будто приглашают нас познакомиться с их тайнами. Здесь больше не занимаются сборкой «оружия фау», потому что рабочих призвали в армию. Мы видим панцерфаусты, лежащие рядом с гладкими боками бомб. На верстаках, затянутых паутиной, лежит внушительный, толщиной в палец, слой пыли.

Мы возвращаемся в подвал, где мирно поглощаем завтрак. На соседних нарах солдаты готовятся к бессонным ночам, пытаясь забыть ужасные подробности боевых действий на передовой. Перед мастерской унтер-офицер демонстрирует свою власть над нашими товарищами, главным образом теми, кто значительно старше нас. Им приходится подметать огромными метлами главную дорогу. Это совершенно бессмысленное занятие, потому что каждое проезжающее транспортное средство поднимает клубы пыли, покрывая уже расчищенные участки дороги. Однако приказ есть приказ, каким бы глупым он ни был.

Солнце неторопливо поднимается на небосклоне. Скоро полдень. Как я уже сказал, сегодня воскресенье. Мы сидим на траве под деревьями на бугорке позади мастерских и предаемся своим мыслям. Появляется унтер-офицер и гонит нас работать.

Нам приходится грузить повозки, прибывающие с фронта за боеприпасами. Нагружаем панцерфаусты, с которыми, по словам Геббельса, способен справиться даже новорожденный ребенок. Лошади увозят свою тяжелую поклажу, и к нам без перерыва подкатывают все новые и новые повозки. Мы уже давно успели съесть походные пайки и с урчащими от голода желудками грузим на телеги ящики с продовольствием.

В полдень появляется наш унтер. Нам приходится отправиться к восточным воротам со всем нашим снаряжением. Быстро свертываем шинели и одеяла и выбегаем из подвала. Обер-ефрейтор устраивает перекличку. Присутствуют все, потому что двое наших потерявшихся товарищей нашлись.

Унтер-офицер уходит и возвращается с полковым командиром и двумя штабными офицерами. Затем докладывает старшим по званию, и полковой командир дает команду «вольно». Он спрашивает имя у каждого из нас, а также задает вопросы о местожительстве и происхождении. Когда он узнает, что среди нас нет никого, кому больше семнадцати, то с воодушевлением произносит:

— 1928-й год рождения — последняя надежда Германии. Ваш фюрер верит в вас!

Затем он добавляет еще несколько слов о том, что фюрер послал свою молодежь в окопы для того, чтобы она знала о жертвах, приносимых фронту.

При этом под горлом у него покачивается Рыцарский крест. На солнце ярко сияют дубовые листья у него на петлицах.

Из строя выходят самые старшие по возрасту солдаты. Офицеры уходят в офицерскую столовую. Сержант командует:

— Направо!

Мы строем отправляемся на фронт.

Покидаем фабричный комплекс через восточные ворота. Дорожное покрытие заканчивается, и начинается грунтовка, сильно разбитая колесами повозок и гусеницами бронемашин. Вижу огромные танки, съехавшие с обеих сторон дороги в лес. Поражаюсь их количеству, их больше, чем я мог предполагать. Внешний вид боевых машин обманчив. Они замерли в неподвижности, поскольку у них нет бензина. Танкистов, одетых в черную форму, теперь разместили в окопы как простых пехотинцев.

Среди деревьев стоят грубо сколоченные хижины — это казармы, занятые солдатами войск СС. Любой солдат, покинувший передовую, может добраться только до этого места, если его, разумеется, не успеет схватить военная полиция, потому что для фронтовиков это граница тыла. Здесь царствует военная полиция, сковавшая кольцом страха сердца воюющих на фронте солдат.

У них специально натасканные на людей собаки, которые по ночам охотятся за теми беглецами, у кого от ужаса боев не выдержали нервы. Солдаты войск СС лениво развалились на стульях, безмятежно подставив лица солнечным лучам. Выражение этих лиц обманчиво миролюбиво.

Проходим мимо домиков немецкого Красного креста, где разместились полевые госпитали. Чувствуем отвратительный запах карболки и крови. Раненые солдаты греются на солнышке. Их товарищи, которым ампутировали конечности, заново учатся ходить. Сворачиваем с главной дороги направо и идем по полям и лугам, чувствуя, как с каждой минутой солнце начинает припекать все сильнее. С каждым шагом ранец кажется мне все более тяжелым. Горло горит от жажды, желудок своим урчанием постоянно напоминает о том, что я уже давно не ел. Вдалеке вижу красную макушку какой-то церкви.