Хельмут Альтнер - Я — смертник Гитлера. Рейх истекает кровью

Мы победим!

Слушаем, затаив дыхание. Нашим войскам нужна передышка, потому что они предельно измотаны. Мы, юноши, еле тянущие свои вещмешки, умеем сотнями, тысячами умирать на фронтах, на севере и на юге. Мы уже не верим, что это может когда-нибудь закончиться.

По нам отовсюду стреляет русская пехота. Неприятель метр за метром вытесняет нас из окопов, и позиции несколько раз переходят из рук в руки. Мы поднимаемся в атаку, крича «Ура!», мы умираем, крича «Ура!», с надеждой во взоре. Все шесть лет войны мы по-прежнему идем в атаку с криком «Ура!». Завтра грядут большие перемены.

Но это больше не действует. Постепенно нас вытесняют из окопов, потому что противник сражается с отчаянной храбростью.

К вечеру наступает затишье. Войска Зейдлица, кажется, разбиты. Из траншей противника слышатся громкие крики и высокие, почти женские голоса [55] На третий день сражения немецкая контратака против советских танков, группировавшихся в Дидерсдорфе, закончилась тяжелыми потерями. Тем не менее, советские танки прорвались к Мюнхебергу, и, укрепляя выступ на южном фланге этого прорыва, туда было введено подкрепление, чтобы оказать давление на всю немецкую оборону, включая позиции возле Литцена. .

Штабс-фельдфебель из какого-то разбитого полка, который занимал позиции перед нами, подходит ко мне. Он говорит, что у русских шлюхи прямо в окопах. Я смотрю на него. Он носит на кителе Железный крест 1-го класса и золотой орден германского креста, рядом — маленький золотой значок гитлерюгенда. У него грубое, варварское, даже зверское лицо хулигана, верховодящего в казарме. Судя по его выговору, он, скорее всего, из Восточной Пруссии. Вероятно, он рос на каком-нибудь небольшом крестьянском подворье и ходил за стадом.

У русских в траншеях все стихло. Пристально всматриваемся в ночь. Теперь я понимаю, что старший сержант выпил, поскольку от него сильно разит шнапсом.

В блиндаже молодой майор, командир полка, в котором теперь осталось всего-навсего семьдесят восемь человек. Его штаб состоит из штабс-фельдфебеля и трех унтер-офицеров. Он строит планы, словно прошли не шесть лет войны, а начинается новая военная кампания.

Мы слушаем и не можем уснуть. Его слова опьяняют нас и воскрешают остатки надежды. Штабс-фельдфебель напился и плачет. Майор говорит про него, что он ночью прокрадывается в русские окопы с одним ножом и толстой деревянной палкой и душит врагов одного за другим. У него руки, словно кувалды. Его лучший результат — пять человек за одну ночь, за эту ночную вылазку он получил Железный крест и золотой орден германского креста. Его давно наградили бы и Рыцарским крестом, если бы он не был вечно пьян. Его награды не за воинский героизм, а за убийства!

Незадолго до полуночи лейтенант, майор и штабс-фельдфебель уходят в разведку в направлении орденского замка. Вскоре мы слышим крик, стрельбу и разрывы гранат. Затем все трое радостно возвращаются, ведя с собой пленного.

Взятый в плен испуганный русский стоит у входа в блиндаж, в то время как изнутри доносится смех и крики. Завешивающее вход одеяло колышется на ветру, приоткрывая вход, и в окопы льется свет. Я смотрю на военнопленного. Он такой же человек, как и я, с добрым, теплым взглядом. Я не могу его ненавидеть.

Иду по траншее. Зольга заснул у пулемета. Хлопаю его по плечу, и он, вздрогнув, просыпается. Вокруг очень тихо, неестественно тихо.

Затем возвращаюсь к блиндажу, наступает моя очередь дежурить у пулемета. Штрошн стоит у входа. Он говорит мне, что допрашивают русского. Поземба немного говорит по-русски и пробует допросить военнопленного, но тот молчит. Это злит Позембу, и он бьет его. Приходится вмешаться майору. Наконец они оставляют все попытки. Я медленно вхожу в блиндаж, где все, кажется, обращаются ко мне: и стены, и люди вокруг мерцающей свечи.

Обессиленный, валюсь на койку, но заснуть не могу. В помещении мягко журчит беседа, мерцает свеча, отбрасывая на стены призрачные тени.

Штабс-фельдфебель выводит военнопленного наружу. Тишину ночи нарушает звук пистолетного выстрела. Я по-прежнему вижу перед собой теплый взгляд пленного, обращенный на меня.

Свечи догорели, разговоры затихают [56] Прорыв Советской армии завершился на четвертый день сражения под Мюнхебергом, и путь на Берлин был открыт. С этого момента сопротивление немцев могло лишь сдержать наступление, но никак не остановить его. Судьба южного фланга висела буквально на волоске .

В блиндаже слышно шумное дыхание спящих. Лунный свет проникает внутрь сквозь тонкое одеяло, которым завешена дверь. То здесь, то там в ночи раздается винтовочный выстрел.

Я погружаюсь в сон, но тут же просыпаюсь. Снаружи строчат пулеметы, рвутся гранаты, звучат выстрелы, рикошетят пули. Кто-то врывается в блиндаж.

— Наружу с вещами! Русские! — Фигура тут же исчезает в ночи словно призрак, лишь слова повисают в воздухе.

Зажигается спичка. Быстро, дрожащими руками надеваю ранец, хватаю в темноте все, что попадается под руку, и выскакиваю наружу. Мы стоим перед блиндажом, потрясенные и заспанные. По холмам бегут фигуры, вдоль шоссе слышны автоматные очереди и разрывы гранат, вспышками загорающиеся в темноте.

Мы покидаем наши позиции. На дороге угрожающе высится противотанковое заграждение. Отбрасывая красноватые отблески, догорает мельница. У нас лишь одна мысль — нужно поскорее выбраться из этого кровавого месива.

Деревня под сильным артиллерийским огнем, снаряды летят у нас над головой и с ревом взрываются. У нас нет выбора, приходится отступать. Мы бежим по улице, и здания осыпают нас фонтанами песка и камня. В воздухе кружатся осветительные ракеты. Повсюду непрерывно воют и рвутся снаряды.

Я спокоен, неестественно спокоен. Бегу сквозь ад. Прыгаю, падаю и снова встаю. Этому нет конца. Несемся вперед, словно преследуемые чертями, как будто бежим наперегонки с самой смертью.

Наконец прорываемся через огневой вал противника. Мы тяжело дышим, наши тела мокры от пота, легкие жадно хватают свежий воздух. К счастью, нам удалось спастись.

С железнодорожной насыпи несется унылый, глухой звук танковых пушек.

Позади нас, как кошмар, осталась деревня, с огнями разрывов, взметающимися в ночи. Мы идем на запад. Повозки, мчащиеся мимо в темноте в неизвестность, искры, летящие из-под копыт лошадей, вынуждают нас сходить в кювет, а затем мы снова идем. Страх постепенно отступает, и мы идем медленнее. Мы снова можем поднять головы.

Останавливаемся на командном пункте батальона. Сержанты заходят на подворье, а мы лежим в траншеях и ждем. Ночь прохладна и темна. Два часа. Тихо осматриваемся. Сноп искр летит по истерзанной земле. Мне кажется, будто мы только что вырвались из челюстей смерти.