Хельмут Альтнер - Я — смертник Гитлера. Рейх истекает кровью

В темноте слышны голоса. Солдаты возвращаются усталой, тяжелой поступью. Между ними, словно потерянные, идут дети в серых касках и с оружием в руках. Они, пошатываясь, бредут мимо нас. Это возвращаются те, кто был на передовой. Я иду вместе с ними к гаражу. Туда уже пришел наш лейтенант, а с ним несколько бойцов, и теперь они сидят на соломе. Лейтенант говорит нам, что западный Шпандау будет сдан этой ночью. И все равно здесь останутся лежать тысячи мертвых.

Неожиданно пехота вновь открывает огонь. Мы хватаем оружие, выскакиваем на улицу и бесцельно стреляем в темноту. Неожиданно мы слышим крик: «Не стрелять! Это немцы!», однако стрельба стихает не сразу. Свет карманного фонарика выхватывает серые фигуры. Это бойцы нашей роты. Те, кто впереди, столпились вокруг чего-то. На земле лежит убитый. Я узнаю его. Это Штейнсцойфер — единственный сын своей овдовевшей матери. Как я ей об этом скажу? Ведь я так хорошо ее знаю. Она этого не переживет, ведь такой суровый удар судьбы сделает бессмысленной ее жизнь. Судя по всему, они возвращались из окопов, и у него еще оставались патроны. От усталости он машинально выстрелил в воздух, не подумав о том, что их могут принять за русских.

Одна за другой эти фигуры спешат назад. Из командного пункта боевого соединения «Шпандау-Вест» прибыл вестовой. Приказано отступать. Шпандау предстоит оставить до наступления полуночи. Я смотрю на часы. Сейчас почти одиннадцать. Затем мы все вместе выходим на улицу и строимся перед зданиями НАПОЛА. Сюда постепенно сходятся те, кому уходить последними — мальчишки, полицейские, пожарные и женщины в форме СС.

Наш боевой отряд, то есть наша рота, остается и будет удерживать последние позиции. Нам приказано прикрывать отступление, и сами мы можем отсюда уйти лишь с наступлением полуночи. Постепенно поток беженцев становится реже, и вскоре людской ручеек пересыхает совсем. Мы остаемся одни.

Огонь горящего здания бросает на улицу мерцающие блики, искажая тени деревьев и руин, отчего начинает казаться, будто они оживают. Медленно тянутся минуты. Время словно застыло на месте, лишь биение наших сердец отсчитывает мгновения. Постепенно нам становится не по себе. Страшно стоять в ночи, среди огней пожарищ, когда рядом с тобой дышит и пульсирует какая-то тайная жизнь. Мы как потерянные души садимся на корточки, усталые и опустошенные, и ждем.

Наконец мы оставляем здания НАПОЛА и проходим примерно триста метров вдоль линии отступления. Затем останавливаемся и переходим улицу. К нам подходит лейтенант и возвращает нам наши расчетные книжки. Правда, не все, у кого он их забрал днем, сейчас с нами. Наши ряды заметно поредели.

В течение дня было потеряно еще несколько жизней, и мы — те, кто пока остается в живых, видим в этом не чудо, а кару.

Откуда-то доносится окрик, отдаваясь эхом по пустой улице. Вдали гремит выстрел. Над нами на бреющем полете проносится самолет. Время тянется мучительно медленно. Я едва могу различить цифры и стрелки на моих часах.

К нам снова подходит лейтенант. «Приготовиться!» Откуда-то из теней деревьев и зданий появляются фигуры. Мы столпились вокруг лейтенанта и смотрим на часы. Стоим и ждем. Затем издалека, из города, до нас доносится звон курантов — сначала легкий перезвон, а затем двенадцать тяжелых ударов, чей звук как будто повисает в воздухе.

Мы снимаемся с места, распахивая перед собой ворота жизни, которые, как нам казалось, уже закрылись за нами.

Уходим, оставляя позади дома, деревья, развалины и убитых. Ночь раскинула свой темный плащ над людьми и землей. Мы плотной группой движемся вдоль улиц. Лунный свет лежит на руинах, и их очертания принимают причудливые формы. В небе низко повисли полосы облаков — они словно тянут за мертвые пальцы руин. Мы одни посреди этих груд развалин. Останавливаемся на каждом углу и, прежде чем перейти улицу, вглядываемся в темноту. Наши усталые, испуганные шаги отдаются эхом от полуразрушенных стен. Признаков жизни никаких, в этом мертвом ландшафте ни единой живой души. Кое-где от подожженных при отступлении зданий тянет дымом. Резкий, неприятный запах гари разъедает глаза.

Разрушенный город тянется мимо, словно в кино, здание за зданием, развалины за развалинами. Ни единая живая душа не нарушает сон мертвых. Мы останавливаемся после более коротких интервалов, оглядываемся, заходим в переулки, идем обходными путями. Вдалеке, но вскоре все явственнее и ближе, из переулков доносятся голоса русских. Их шаги преследуют нас почти по пятам. Возможно, они наблюдают за нами из какого-нибудь переулка. Иногда раздается выстрел, и мы вновь сбиваемся в кучу.

Мы спешим, прокладывая себе путь среди лабиринта развалин, двигаясь едва ли не на ощупь. Затем из темноты появляется площадь. В ночном небе высятся башни церкви [94] Мариенкирхе. . Они стоят нетронутые среди окружающих площадь руин. Лейтенант и штабс-фельдфебель по карте проверяют наше местонахождение и обсуждают, как нам отсюда выйти. Неожиданно из церкви доносятся голоса, и медленно — сантиметр за сантиметром — открывается дверь. Из церкви выходят несколько солдат, это, как и мы, немцы. Они удивленно смотрят на лейтенанта. Затем подходят к нам. Они из флотского склада для морских офицеров, но заблудились в лабиринте развалин. Лейтенант приказывает нам идти в церковь и ждать. Мы медленно бредем вдоль нефа. В разбитых окнах свистит ветер. Органные трубы сияют золотом. Кажется, они что-то шепчут и бормочут там, вверху над нами. Внутри так тихо, что мы даже боимся дышать. Вскоре к нам по проходу идет лейтенант и подзывает нас. Мы неслышно поднимаемся со скамей и на цыпочках идем по ковру, устилающему проход. Затем закрываем за собой церковную дверь и возвращаемся в ночь.

Идем дальше. С нами — наши новые товарищи. Налево от нас — небольшая речушка [95] Ров вокруг старого города. . Мосты через нее взорваны. Улицу перегораживает баррикада, сооруженная из трамваев и грузовиков. Мы по одному проходим через разбитый трамвай. Наши шаги отдаются громким эхом. Посреди улицы горит немецкий танк, рядом валяется убитый солдат. Впрочем, нет, он не убит, его губы шевелятся, он пытается что-то сказать. Я наклоняюсь, чтобы выяснить, что с ним. Оказывается, он мертвецки пьян. У него в руке зажата бутылка с отбитым горлышком, он пролил содержимое на мостовую. Винные пятна на брусчатке кажутся темными, как кровь. Запах алкоголя такой сильный, что заглушает запах гари и жженого масла, исходящий от танка. Мы идем медленно, и вскоре руины остаются позади. Проходим мимо нескольких чудом уцелевших зданий. Улицы стали заметно уже, а сами здания — больше.