Андрей Жуков - Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом

Вскоре после занятия Урги Унгерн пишет Кайгородову: «Зная Вас как человека, посвятившего свою жизнь на борьбу с большевиками, и зная Ваш авторитет среди населения Алтая, для пользы общего дела нашего прошу согласовать свои действия с моими, выходя из непогрешимого военного закона, что только в единении сила. Прошу Вас… занять Улясутай, уничтожив здесь всех китайских революционеров, не затрагивая, однако, для пользы нашего общего дела освобождения родины, самолюбия находящихся здесь высших китайских властей… По занятии Улясутая прошу немедленно связаться со мной через мой штаб в Урге, и получите совместные указания о дальнейшей с Вами работе. Если Вам нужны оружие, деньги, боевые припасы — все может быть запрошено Вами через мой штаб, отказа не будет. Для облегчения будущего наступления в Россию прошу принять меры к тому, чтобы довести недовольство местного населения советской властью до крайних пределов, все это можно сделать путем усиленной агитации, а самое главное — лишить население всех предметов первой необходимости, привозимых в Советскую Россию из Монголии… Зная Вашу любовь к родине и глубокий патриотизм, я искренне уверен, что отзоветесь на мой горячий призыв для совместной со мной работы для освобождения дорогой для нас родины — Матушки-России…» Освобождение России от большевизма — вот что является первоочередной задачей для Унгерна. Все остальное рассматривается им лишь как подсобные средства, которые должны вести к главной цели. Повторим, с Кайгородовым Унгерну нет никакой необходимости «темнить», прибегать к дипломатическим уловкам. Ему с ним вместе воевать и, если надо, умирать. Письмо предельно конкретно: Унгерн не агитирует, не рисует грандиозных картин построения будущего Срединного государства… В сугубо военном отношении план Унгерна в общем-то представляется достаточно простым: единое наступление всех белых отрядов на советскую Сибирь, активное использование недовольства крестьян политикой большевиков, организация всеобщего крестьянского антикоммунистического выступления. И к этому имелись определенные основания и предпосылки: зимой и весной 1921 года по всей территории советской Сибири прокатились многочисленные крестьянские восстания. К мощным внутренним выступлениям, направленным против власти комиссаров, должны были прибавиться и удары извне — и весь русский народ поднимется против большевиков. «Появись сильный противобольшевицкий кулак на Руси, он будет расти как снежный ком, катящийся по рыхлому зимнему полю, увеличиваясь и увеличиваясь в объеме по мере движения до размеров, страшных для большевиков», — писал о своих надеждах тех лет один из участников Белого движения в Монголии.

Присоединившемуся к дивизии енисейскому казаку К. И. Лаврентьеву барон Унгерн обрисовал задачи своего отряда со свойственными ему четкостью и краткостью: восстановление монархии в лице Михаила Александровича, нещадная борьба с коммунистами до уничтожения не только их, но и их семейств… «Мой выход, — говорит (Унгерн — А. Ж.), — с востока связан с несходством моих взглядов с оставшимися генералами, которые начали «розоветь», это мне не по пути». Обратим внимание на эти слова Унгерна: действительно, ряд заслуженных белых генералов и высших офицеров, принимавших участие в войне с красными едва ли не с начала 1918 года, стали почти в открытую наводить мосты для переговоров с победителями. Еще в декабре 1919 года произошло вооруженное выступление против власти Верховного правителя адмирала А. В. Колчака в Новониколаевске, где стояли части бывшей Сибирской армии. Выступление возглавил полковник А. К. Ивакин, выпустивший воззвание с требованием прекращения Гражданской войны и пытавшийся арестовать командующего 2-й армией генерала С. Н. Войцеховского. По счастью, в события вмешались бойцы одного из полков Польской дивизии во главе с полковником И. О. Рымшой, которые, оставаясь верными адмиралу А. В. Колчаку, сумели прекратить ивакинскую авантюру. Мятежный полковник сдался и был расстрелян. Следует отметить, что польские национальные части, воевавшие против красных на Восточном фронте (несмотря на все многовековые сложности, существовавшие в русско-польских отношениях), проявляли исключительное мужество в боях и не запятнали себя предательством или негласным пособничеством красным, подобно печально известному Чехо-Словацкому корпусу или менее известному Добровольческому полку сербов, хорватов и словенцев имени майора Благотича. «Братья-сербы» отказались выступать на фронте против Красной армии, мотивируя свое решение «необходимостью сохранить солдат для обезлюдевшей за время войны Сербии». Вместо боев с красными добровольцы-югославы из полка имени майора Благотича (около 2500 штыков и шашек!) предпочли несение гарнизонной службы, успешно совмещая ее со спекуляцией и грабежами. Измотанные в боях с красными польские части, сохранившие верность Верховному правителю России, так же, как и русские белогвардейцы, подвергались нападениям со стороны чехословаков, беззастенчиво грабивших эшелоны с польскими ранеными и членами семей польских офицеров.

Широкую известность в Белом движении, особенно в офицерской среде, получило письмо польского капитана Ясинского-Стахурека (5-я Польская дивизия), адресованное чешскому генералу Я. Сыровому. Современный польский рыцарь обращался к продажному генералу: «Не я, а беспристрастная история соберет все факты и заклеймит позорным клеймом, клеймом предателя, Ваши деяния.

Я же лично, как поляк, офицер и славянин, обращаюсь к Вам:

— К барьеру, генерал!

Иначе я называю Вас трусом и подлецом, достойным быть убитым в спину». Однако союзный главнокомандующий, французский генерал М. Жанен, «не разрешил» чешскому генералу дуэль, а сам Сыровой постыдно промолчал.

Несомненно, рыцарское поведение польских офицеров, таких как полковник Рымша или капитан Ясинский-Стахурек, вызывало у барона Унгерна сочувствие и симпатии к полякам. В этом отношении показательна произошедшая в Монголии встреча барона Унгерна с польским офицером К. Гижицким, воевавшим в составе колчаковской армии.

«В палатке сидел мужчина среднего возраста, блондин, наполовину раздетый перед костром, на котором стоял латунный чайник. Из-под высокого лба на меня смотрели ясные, светящиеся глаза, холодные, как лед, — вспоминал несколько лет спустя сам К. Гижицкий. — … Барон Унгерн смотрел на меня неподвижным взглядом, а я… делал то же самое. По прошествии нескольких минут барон обратился ко мне с вопросом: «Почему вы поехали в Монголию, вместо того чтобы возвратиться домой?» — «Во-первых, у меня нет средств, чтобы заплатить за лошадей, во-вторых, меня отправили в Улангом не по своей воле, а затем меня отправили в Улясутай», — был мой ответ. «А почему вы воевали с большевиками… вместо того чтобы пробираться на восток?» — спросил Унгерн. Я отвечал, что, как военнослужащий, я слышал об обязанности вредить неприятелю, который грабил и уничтожал мою Родину. Барон минуту посидел в молчании, почесал сильными пальцами лоб и, протягивая мне руку, сказал: «Спасибо! Хотел бы, чтобы все те, кто меня окружает, были такими, как вы!» Он хлопнул в ладоши и позвал подбежавшего начальника штаба: «Этот человек будет жить в штабе, другие распоряжения позже». К сожалению, в отличие от поляков многие русские офицеры, забыв о своем воинском долге, предприняли попытки «поиграть» в высокую политику, искать соглашения с красными и социалистами всех мастей, что и не замедлило привести белую армию к военной катастрофе. «Армии Колчака были, без сомнения, потрясены фронтовыми неудачами, но поставили крест на борьбе многих тысяч, еще стоявших под ружьем, тыловые мятежи, которые взорвали «Белую Сибирь» изнутри, зачастую под руководством офицеров, еще не снявших русские погоны» — делает справедливый вывод историк А. С. Кручинин.