Карло Гоцци - Бесполезные мемуары

В Спалатро [14], где упрямство толкнуло нас исполнить серенады прекрасной рагузянке, нас осыпали градом камней, который заставил нас прыгать как коз, под неуклонное пение и бренчание наших гитар, к вящей славе итальянских обычаев. Единственное извинение, которое я мог бы дать этим глупостям, заключается в нашей молодости, нехватке врачей и необходимости, порождаемой этим огненным климатом, отворять кровь, принимать чемерицу или получать палочные удары.

После откровенного признания в совершенных глупостях, мне позволительно поговорить об обстоятельствах, где я проявил себя мудрее. Я уже говорил, что офицеры организовали у себя самодеятельную комедию. Во время карнавала, когда мы вернулись в Зару, наши представления приобрели еще больший размах. Мы получили в своё распоряжение зал заседаний суда, а Проведитор соблаговолил развлекаться, слушая нас. Большое стечение любопытных привлекло дворянство, гарнизон и город. Наша комическая компания состояла только из мужчин, те из нас, кто был ещё безбород, играли роли женщин, и я был привлечен к исполнению женских ролей, по причине моей юности. Я исполнял амплуа служанок в импровизированных фарсах. Чтобы согласовать итальянские и далматинские вкусы, я создал тип субретки, какого, без сомнения, больше никогда не увидишь ни на одной сцене. Я взял платье, язык и тон горничных этой страны. Я причесывал свои волосы по моде девиц из Шибеника [15], щеголяя галантной шевелюрой, состоящей из кос с розовыми ленточками. Смешивая венецианский с тем немногим, что я знал из иллирийского диалекта, мне удалось образовать шутливый жаргон, понятный как для итальянцев, так и для далматинцев, на котором я сносно импровизировал. Этот новый тип субретки получил всеобщее одобрение. Я имитировал женские интонации, а среди несуразных реплик, которые я подавал своей хозяйке, подпускал намеки на приключения моих товарищей или на городские хроники, делая необходимые купюры, чтобы никого не задеть. Моя комическая скромность, мои буффонные рассуждения, мои жалобы и причитания так развлекали Проведитора и публику, что я был провозглашен лучшей субреткой театров Далмации. Эти импровизированные фарсы часто заказывались повторно, вызывая смех наивностью и иллиро-итальянским жаргоном Люсии – это имя я выбрал как присущее простолюдинам Зары, сочтя его предпочтительным перед Смеральдинами и Коломбинами классического театра. Несколько прекрасных дам проявили любопытство, желая познакомиться с этой Люсией мужского рода, такой живой и пылкой на сцене; они обнаружили только бедного скромного мальчика, молчаливого, с характером, столь противным тому, который проявляла субретка, что с большим трудом поверили этому. Как видно из истории моих первых амуров, для одной из зрительниц контраст между Люсией и философом был не столь велик. Никогда мое образование, мой характер, мои знания, мои литературные труды или мои заслуги, если они есть, не значили больше для прекрасного пола, чем мои шибеникские прически, мои импровизированные пустяки и особенно успехи при игре в мяч. Мое целомудрие должно было выдержать несколько испытаний. В этой связи я искренне поздравляю более чувствительную половину рода человеческого, уже не руководствующуюся в любви только сердцем, как во времена Петрарки, и плавающую по водам любви способом магнетизма, который мне кажется вполне пригодным для развития женских инстинктов. Влияние прекрасного пола на наши манеры может давать отличные результаты, свидетель чему эпоха рыцарства. Нынешний способ почувствовать нежную душу имеет то полезное достоинство, что не берет в расчет ни благородство характера, ни культуру ума, исключает трудолюбивых молодых людей и призывает их к более полезным занятиям, таким как запуск могучей рукой воздушных шаров или замена мужчин на субреток. Нигде не доказано, что я абсолютно неправ.

Самым приятным плодом моей комической храбрости было избавление меня от караулов и инспекций на все время карнавала. Проведитор самым любезным образом просил меня продолжать радовать его импровизациями, освобождая от любой другой службы.

Зара разделена на две части широкой и красивой улицей, которая начинается от площади Св. Симеона и заканчивается морским портом. Множество улочек спускается вниз по стенам, впадая в эту главную улицу. Однажды вечером несколько офицеров, проходя одной из этих улочек, встретили человека в маске, закутанного в плащ, который показал им жерло мушкета колоссальных размеров и приказал проваливать с дороги. Надо знать, что на улице, охраняемой этим не слишком мирным персонажем, жила галантная девица необычайной красоты, по имени Тонина. Число её обожателей было велико, но её злые выходки, хитрости и близкие отношения со множеством каналий делали это создание достаточно презираемым, единственным достоинством которого была красота, к тому же продаваемая ею за несколько цехинов. Один из её любовников, будучи более влюбленным, чем другие, и желая отвратить соперников, вообразил засвидетельствовать таким далматинским способом силу своей страсти, выставив дуло мушкета против любого, подходящего к ее дому.

Приключение возобновлялось дважды подряд, и послужило предметом наших воинственных разговоров в прихожей Проведитора. Офицеры, стыдясь своего поражения, поклялись между собой наказать человека с мушкетом. Они столь вежливо пригласили меня участвовать, что моя естественная непринужденность и услужливость доброго товарища не позволили мне отказаться. Было решено, что заговорщики соберутся в тайно ночью в бильярдной комнате, с белыми лентами на шляпах и с оружием, пригодным для взятия города штурмом. Знатный иллириец граф Симеон С., сильный малый, крепко сложенный, любезный в обращении и духа настолько решительного и бесстрашного, что нравился всем офицерам, хотя и не был военным, находился в углу прихожей, и, казалось, не обращал внимания на наш заговор. Он потянул меня за платье и отозвал в комнату генералитета, куда у меня было дело. «Мой юный друг, – сказал он, – я всегда был расположен к вам и дам вам доказательство этого. Мне жаль, что вы легко согласились сопровождать этих прекрасных господ. Вы скромны, вы не разгласите признания, которое я вам сделаю: это я – человек в маске, и сегодня мушкетов будет четыре. Я погибну, если это необходимо, но и другие оставят там свои жизни, прежде чем пройдут в переулок, вход в который я защищаю. Я не хотел бы, чтобы вас постигло несчастье. Вы освободитесь под любым предлогом от того, чтобы идти на свидание, и не препятствуйте другим, они найдут то, что ищут». – «Я удивлен, – ответил я, – вашими заверениями в дружбе, как и вашим благоразумием. Вы, похоже, не очень озабочены обязанностями той или другой стороны. Я просто польщен доверием, что вы мне оказываете, и вы не получите повода в нем раскаяться. Но, заботясь о моей жизни, вы призываете меня пренебречь данным мной словом, что заставит меня солгать всем моим товарищам; и вы называете это знаком вашей дружбы! К тому же из-за пустого дела чести и ради славы хорошенькой кумушки, заслуживающей того, чтобы её высекли, вы считаете себя обязанным сложить голову, убивая людей, среди которых есть ваши друзья, и это доказательство вашего редкостного благоразумия? Вместо этого, поверьте мне, лучше откажитесь от вашего предприятия, освободите дорогу дуракам, что вздумают по ней идти, и в результате не будет никакого вреда. Никто не подумает обвинить в трусости неизвестный призрак. Я обещаю вам сохранить тайну и тогда смогу воздать должное вашему пониманию долга дружбы и вашей осмотрительности. Вот мой, а не ваш, совет настоящего друга и благоразумного человека. Оставьте путь сумасбродства, и тогда я стану вашим должником. Занимайтесь любовью с Тониной иначе, чем стреляя из мушкета. Красота этой девушки достойна вашего преклонения, но остальное заслуживает только вашего презрения».