РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая

— Es ist mir schwer mit ihr wegen des Betruges! — вымолвил Рональд.

— Ach Gott, ja was habeich alles angerichtet! — и пошла по улочке к станции. Обернулась и спросила: — Werden wir uns nochmal mit dir sehen? [98] — Но ведь она гораздо красивее меня. Как же это все случилось?.. И что же дальше с нами со всеми будет? Ты что, ее больше совсем не любишь? — Мне тяжело с нею из-за обмана. — О, боже, что я только натворила!.. Мы еще раз с тобой увидимся? (нем.)

Молча он стал запирать калитку. Что ответить ей, он не знал.

В маленькой спальне Катя лежала на постели лицом вниз и совсем по-кошачьи сжимала и разжимала кисти рук, как бы впуская ногти в собственное тело. Это была примета самой жестокой, самой невыносимой душевной муки.

* * *

За ночь она как бы продиктовала ему условия безоговорочной капитуляции:

— во-первых, немедленно доложить руководству, что он влюбился в шведку и не может продолжать исполнение своих «азных» обязанностей;

— во-вторых, никаких встреч и прощаний. Может написать краткую записку и вернуть уплаченные вперед деньги (в этот раз, по Катиной просьбе, он взял с ученицы советскими деньгами за пять уроков вперед для покупки велосипеда Ежичке);

— в-третьих, пока эта женщина в Москве, он должен уехать подальше, либо взявши на работе отпуск, либо даже пожертвовав и службой, и своей деятельностью у «азов».

В этом случае сохраняется семья и могут быть залечены все раны, а ему из-за всей этой катастрофы надо и в московских условиях переменить работу и пойти учиться, совершенствовать свою педагогическую квалификацию.

Утром он проводил жену на работу в Международный конъюнктурный институт и немного опоздал в собственное Учреждение. Там, в отделе приема иностранцев, уже сидели ранние гости — северная писательница со своей компаньонкой. Председатель правления, случайно приехавший рано, заметил Ронино опоздание и очень грубо, в присутствии обеих дам обругал его, заодно указав на невнимание к столь драгоценным посетителям.

На тех это произвело действие обратное — они очень долго извинялись перед Рональдом за то, что нечаянно навлекли на него начальнические громы, ибо приехали они без всякого предупреждения и с чисто личной просьбой, чуточку даже щепетильной.

Дело в том, что, бродя утречком по соседним с гостиницей магазинам, писательница приметила в Мосторге роскошный соболиный палантин ценою в десять тысяч советских рублей. У нее примерно такая сумма уже накопилась — из гонораров за статьи, интервью, радиорассказ и договорные книжные переиздания. В своей стране она с советскими деньгами ничего предпринять не сможет, поэтому покупка чудесного мехового палантина была бы наилучшим выходом, если бы не въездные северные пошлины. Облагаются меха такими суммами в долларах, кронах и прочих валютных единицах, что обходятся едва ли не дороже, чем купленные в стране. Так нельзя ли отправить эту покупку каким-нибудь неофициальным способом, минуя таможенные рогатки? Например, с выставкой какой-нибудь или просто со знакомым дипкурьером?

Разумеется, по закрытым каналам Учреждения сделать это можно было без труда, однако только с разрешения председателя. Рональд, предчувствуя очередные осложнения, скрепя сердце отправился к нему. Тот долго и нудно выговаривал Рональду, что такая операция не имеет ничего общего с задачами Учреждения, что нечего вмешивать его, председателя, в частные делишки какой-то иностранки, что закрытые каналы существуют для совсем иных, высших целей. Долго молчал, колебался, мял в руках бумажку, в которой Рональд изложил дело, наконец, скривив лицо, начертал слово «разрешаю». С этим разрешением Роне предстояло идти в Особую часть и предупредить, что вечером будет готов не совсем обычный пакет в адрес нашего северного уполномоченного. С пометкой: для г-жи N...

Обе дамы сидели еще в зале приема. Услыхав, что разрешение получено, писательница просияла и на радостях бросилась в кабинет председателя — выразить ему личную признательность. У того мигом исчезла с лица вся мрачность. Он расцвел в улыбке, изобразил на лице подобие смущения, мол, стоит ли вообще говорить о таком пустяке! Пожимая обе протянутые ему руки, сказал:

— Для наших искренних друзей мы во всем готовы идти навстречу! Не стоит благодарности! Мы рады, что доставили вам небольшое удовольствие!

Рональд Вальдек уже давно перестал удивляться начальническим метаморфозам. Если бы «искренняя подруга СССР» слышала бы все слова по ее адресу, сказанные тем же вельможным председателем пять минут назад, она, верно, решила бы, что в председательском кресле сидели два разных лица!

Вместе с писательницей Рональд отправился в банк, снял деньги с ее текущего счета, отвез их в магазин и купил ей вожделенный палантин. Вещь действительно была уникальной — из темных, самых дорогих баргузинских соболей с серебряно-седоватым отливом. Покупку отвезли в Учреждение.

Пожилая писательница трогательно радовалась обновке, как умеют радоваться только дети, или самые высокие духом, самые умные взрослые. Их интуристовский «Линкольн» двигался по Воздвиженке к гостинице «Метрополь». В небе полыхали зарницы близкой грозы. Все потемнело и полиловело над крышами и Троицкой башней Кремля. Первые капли грозового ливня разбились о стекла автомобиля. И вдруг Роня увидел Катю. С потерянным лицом она шла по тротуару.

— Вот моя жена, — показал Роня дамам.

— Так давайте ее скорей в машину! — закричала писательница. — Она же намокнет сейчас ужасно!

Дождь уже хлестал, по улице понеслись потоки. Писательница в машине обняла Катю.

— Мадам! Вы сейчас — как лучшее русское вино: вы полусухая! Немедленно едем в гостиницу пообедать и вспрыснуть нашу покупку!

Обед заказали в номер. Катя позвонила на работу, что промокла и пошла домой переодеться.

К концу вечера писательница призналась Кате, что влюбилась в нее по уши.

— Знаете, — говорила она проникновенно, — ведь я давно наблюдаю тех русских, кто походит на вас своими манерами и воспитанием, но страстно ненавидит все, что сейчас творится в вашей стране. Я — не идеалистка. Я видела у вас много прекрасного и много отвратительного. Видела прямые остатки крепостничества, рабства и нищеты, но и реальные победы во всех решительно областях. Не понимаю, зачем вы так старательно уничтожаете остатки вашей старины, церкви, башни, стены, защищавшие ваших предков и вдохновлявшие их на отпор татарам, полякам, французам... Вероятно, вы сами потом об этом горько пожалеете. А вместе с тем вы столько создали замечательного, что о вас безумно трудно писать, не возбуждая в западном читателе чувства недоверия и не вызывая подозрений, будто я куплена коммунистами для пропаганды их идей... Вы, госпожа Вальдек, первый для меня в России человек, в ком эти идеи так благородно слиты со всем тем высоким, что было всегда присуще русской дворянской интеллигенции.