РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника Части первая, вторая

...Университетский профессор Зелинский возлагал на Алексея Вальдека немалые надежды, оставил его было своим ассистентом при кафедре, но за резкий протест против убийства революционера Баумана, ассистенту пришлось покинуть кафедру и Университет... Он уехал в Иваново-Вознесенск, откуда профессор Н. Д. Зелинский настойчиво звал его назад, на кафедру, пока сам не покинул ее в 1911 году, тоже в знак несогласия с жестокой политикой по отношению к студентам и всему делу высшего образования в России. Проводником этой неразумной, неудачной политики, глушившей народные творческие силы, был прежний адвокат и профессор юстиции Лев Аристидович Кассо, назначенный Министром просвещения. Это назначение совершилось в самый год смерти канцлера Александра Вальдека, очень не любившего своего процветающего коллегу, в прошлом тоже специалиста по гражданскому праву, как и адвокат Вальдек.

После ухода старого своего благожелателя, профессора Зелинского из Московского университета, Алексей Вальдек окончательно оставил мысль о столичной научной деятельности. И вернулся он к ней лишь много позднее, всего за какое-нибудь десятилетие до своей гибели в 1938-м...

А покамест, в революционном 1922-м, под затихающие залпы гражданской войны, последних массовых расстрелов на Лубянке, новых артсалютов с Тайницкой башни Кремля в честь Октябрев и Маев, начальник военизированной лесозаготовительной дружины Алексей Вальдек, некогда так близко знавший старых германских дипломатов в Москве, теперь, после долгого, многолетнего перерыва, неожиданно получил приглашение возобновить встречи с дипломатами сегодняшними...

* * *

...Раньше, до войны и революции, создать в Москве немецкое общество певцов вроде «Лидертафель» или Клуб гимнастов «Турнферайн» было проще простого — никто этих обществ не боялся, никто им не мешал. Конечно, поговаривали в те годы о «немецком засильи», но, по наблюдениям Рониным, такие разговоры среди интеллигенции пресекались и хорошим тоном не считались. В войну они, конечно, усилились, стали более злобными, закрылись многие немецкие общественные организации, но все три церкви и обе немецкие гимназии продолжали действовать почти как раньше. Оставались в неприкосновенности знаменитая аптека «Ферейн», по-прежнему пользовались уважением немецкие лечебницы вроде клиники хирурга Симана у Яузских ворот, восстановили свою деятельность пострадавшие от погрома нотные издательства Циммермана и Юргенсона, продолжала выпускать лучшие в России ситцы фабрика Циндель на Москва-реке близ Симонова монастыря, красовались и неприкосновенности богатые особняки таких семейств, как Вогау или Кноп, никто не валил на кладбищах немецкие кресты и памятники, словом, даже в войну московским немцам не мешали на их языке молиться, отпевать мертвых, учиться и музицировать.

Ныне же, в условиях революционного 22-го или 23-го года вер это, по мнению властей советских, таило гору опасностей. Хотят петь? А ну как их на контрреволюцию потянет? Долго ли спеться против Рабоче-крестьянского Правительства?

Посему ходатайства немецких любителей хорового пения Моссоветом и партийными инстанциями пресекались, а ходатаев стращали карами, невзирая на все права, обещанные национальностям в новой Конституции РСФСР. Нельзя сказать, чтобы Роня со вниманием относился к этим разговорам старших: он считал себя русским и не любил, когда хитровские ребята дразнили его немчурой.

Однако дома папа и мама все больше рассуждали именно о делах немецких. Слово Германия зазвучало как-то по-новому, и все чаще стали проскальзывать у мамы вольные и невольные замечания и намеки, что, мол, Вальдеки — люди родовитые, старинной фамилии и место им — в культурной и демократической стране, а не в царстве диктатуры, насилия, лжи и голода. Тем временем ленинская Россия, уже на грани голодной гибели, совершила поворот к НЭПу и пошла на сотрудничество с послевоенной Германией.

Появились в Москве, на Ходынском поле, немецкие аэропланы общества Дерулуфт, а коммерческим директором этого смешанного русско-германского общества стал старинный папин приятель г-н Кликкерман. Кстати, он изъявил готовность прокатить Вальдеков-мужчин по воздуху и к Рониному восторгу действительно устроил им воздушное путешествие в Харьков и обратно. Первый в Рониной жизни полет потребовал двое суток времени и четыре промежуточных посадки, но любовью к авиации Роня проникся на всю жизнь.

В нескольких городах России, на Западе и Юге, без особенной шумихи стали строиться немецкие заводы, в том числе и явно военного значения. Создавались крупные концессионные предприятия, куда брали лучших русских рабочих. Ими командовали немецкие мастера и инженеры. Работали предприятия немецкими машинами на русском сырье, платили рабочим хорошо, но по слухам и работу там спрашивали не по-нынешнему!

Вот при этих-то послерапалльских веяниях, да еще веяниях Нэповских, сменивших героически-голодную пору военного коммунизма, отпали препятствия и для немецких хоровых обществ! Подобно тому, как НЭП ознаменовался для мальчика Рони Вальдека видением круга колбасы за оттаявшим уголком лавочной витрины на Покровке, так возрождение «Лидертафель» обозначилось появлением г-на Мильгера и нотных пюпитров на школьной сцене!

С каждой репетицией собиралось в здании Петропавловки все больше старых членов довоенной «Лидертафель». Это общество считалось в Москве самым фешенебельным. В нем состояли сливки немецко-московской, кукуйской интеллигенции. Но одна «Лидертафель» как вскоре выяснилось, не смогла принять всех желающих петь и общаться друг с другом на родном языке. Вскоре возродилось еще два прежних больших хора — мужской, или «Меннергезангферайн» и женский или «Фрауенкор». Спевки «Лидертафель» так и пошли в бывшей Петропавловке, где учились почти все дети певцов. Оба других хора собирались то в кирхе, то в каких-то пустующих клубных залах. Еще создан был небольшой симфонический оркестр. Дирижер его, пианист и композитор Ненсберг, совмещал эти обязанности с ролью главного капельмейстера всех трех немецких хоров.

Нельзя сказать, чтобы власти относились благожелательно к этим немецким общественным организациям. Их лишь кое-как, со стиснутыми зубами, терпели... Под всякими предлогами репетиции срывали, собрания запрещали, участников вызывали для неприятных разговоров и предупреждений. Отклонялись все попытки учредить, кроме хоровых обществ, любые другие — спортивные, молодежные, профессиональные. Впоследствии стало ясно, что вся деятельность «Лидертафель» с самого начала находилась под строгим тайным контролем, а участие в ее спевках априори расценивалось почти как государственное преступление! На всех участников всех трех хоров уже заводились в надлежащем ведомстве особые дела. Из состава всех трех хоров выискивались люди запуганные, неустойчивые, слабые. Их вербовали в секретные сотрудники, делали тайными осведомителями. Кое-кто об этом уже догадывался, но успокаивали себя люди тем, что ничего противоправительственного или дурного не замышляли. Санкта симплицитас — святая простота!