РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая

Сам же Рональд Вальдек, когда держал жену под руку на улице или сидел ночью у Катиного изголовья за топографической схемой, втайне казнился мыслью, сколько жениных слез унесла история со шведкой Юлией Вестерн, и еще кое-какие похождения того же рода, уже, увы, даже не «вынужденные», как та история... Конечно, Катя ничего о них от мужа не слыхала, но по непостижимой своей интуиции умела прочувствовать и пережить их так, будто сама наблюдала за ними воочию... Она воспринимала следы их в Рональдовой душе как осадочную накипь, обедняющую его сердце, смолоду чистое. И эта накипь греха порой обесценивала любые внешние проявления его любви и заботы.

Впрочем, один из ранивших Катю эпизодов стал ей известен, и даже не вызвал особенной бури и гнева...

* * *

Летом училище выехало в Чирчикские учебные лагеря среди безлесных гор. Восемь учебных часов под среднеазиатским небом даже и людям местным не всегда давались легко. Капитан Вальдек переносил эту лютую страду терпеливо, приговаривал, что 50-градусная жара все же полегче 50-градусной стужи. Приучил себя не делать глотков из фляжки (после них жажда становится невыносимой) и приноровился заранее выбирать такие места для занятий, куда приходит хоть малая тень от скал и холмиков. Среди его курсантов не случилось ни одного солнечного удара, когда в соседних подразделениях они были явлением обычным; котелок супу, оставленный в палатке с утра, пребывал в том же состоянии до вечера, будто суп только из котла. Так нажаривали за день солнечные лучи белую парусину палаток.

По соседству с ротами 1-го батальона вел занятия с «особыми кадрами» старший лейтенант Миловидов. Рональд успел близко подружиться с ним. Миловидов во всеуслышанье горько жаловался на порученные его заботам «особые кадры». Состояли эта «кадры» из армейских политработников, которых приходилось спешно готовить к новым для них командным офицерским должностям, в соответствии с партийно-правительственным постановлением об укреплении единоначалия в армии. Этим постановлением Сталин отменял институт армейских комиссаров и политруков, армейские политработники как бы понижались до ранга заместителей командиров, формально им подчиняясь, как более высокой ступени воинской иерархии. Практически же все оставалось по-старому, политсостав продолжал выполнять свои особые функции, но с присвоением командного звания должен был обрести хоть какой-то навык реального командования.

Разумеется, контролирующий и всевидящий партийный глаз оставался в армии по-прежнему бдящим: парткомы, парторги, новые замполиты вместо упраздненных комиссаров, по-прежнему сохраняемые армейские политотделы с функциями контрольными и идеологическими, — все это долженствовало предотвратить любые отклонения от партийной линии... Но формально постановление о единоначалии и унификации званий как бы поднимало авторитет отцов-командиров (которые, кстати, и сами, процентов на 90 — а в мирное время и того более! — состояли членами партии).

Бывшие политруки и комиссары проходили теперь при всех военно-учебных заведениях краткосрочные курсы переподготовки, учились командовать и управлять войсками. Эти-то кадры и обучал лейтенант Миловидов топографическим дисциплинам. Слушателей своих Миловидов охарактеризовал весьма кратко: «Берусь сделать топографа из обезьяны. Но обучить топографии телеграфный столб и я не в силах!»

В самом деле, наблюдения «по соседству» за учебными успехами партийных кадров были столь тягостными, что у капитана Валь дека прочно сложилось представление о главнейшем качестве этих «особых кадров»: полное отсутствие мозговых извилин! Видимо, это было основным условием для подбора классово надежного пополнения военного политсостава и армейских госорганов...

Совсем иное впечатление производили молодые курсанты училища, которых капитан Валь дек готовил к завтрашним фронтовым будням, на должности командиров взводов, помкомрот и ПНШ-2. Для обучения этих будущих ПНШ-2, т.е. помначштабов по разведке, в училище был особый курс. Вот этим ребятам (в том числе и фронтовикам, вылечивающимся после ранений) капитан старался уделить побольше времени, передать им все, чему сам научился на войне.

Эти завтрашние лейтенанты из группы, обученной капитаном Вальдеком, отличались на крупных окружных маневрах, в седловине гор Большой и Малой Игрикаш. Месяцем позже начальник топографической службы округа, полковник Папахов, лично проверял топографическую подготовку выпускников. У Рональда оказалось более половины отличников. Полковник сердечно жал руку капитану-преподавателю. После экзаменов полковник походя спросил, где товарищ Вальдек получил свое специальное военно-топографическое образование.

Услыхав ответ: «Нигде!» — полковник ужаснулся и повелел своим кадровикам немедленно откомандировать капитана на курсы усовершенствования в Ленинградское военно-топографическое училище. По его словам — лучшее в стране! Слово «Ленинградское» вселяло в душу Рональда Вальдека тайную надежду воротиться в свою фронтовую дивизию, притом на сей раз уже со специальной профессиональной выучкой и с официальными бумагами должной весомости, авторитетными и для политотдела, и для замполитов, и для парторганов, и для парткомов...

Увы, он и не подозревал, что ехать предстоит не на Неву, а на Оку, куда училище эвакуировалось из черты блокады. Но делать было уже нечего, дал согласие — получай теперь проездные! И перед ранней осенью он простился в Ташкенте с Катей и Федей, оставил их одних обихаживать индивидуальный огород на самом краю поливного участка, отведенного семьям училищных офицеров. По соседству с Катиными грядками тихо журчал живительный арычок, и вырастили они с Федей немалый урожай огурцов, тыкв, помидоров, картошки и даже шампиньонов, которые должны были усладить папино возвращение. В ту пору железнодорожный транспорт работал уже получше, и за неделю Рональд добрался до городка Павлово на Оке, этой, как известно по Пришвину, «самой русской из русских рек»...

* * *

Училище располагалось в кельях и некогда богослужебных помещениях давно упраздненного женского монастыря, на окском берегу, в десятке километров ниже Павлова. Само Павлово издавна представляло собою не просто богатое русское село с несколькими храмами, посадами и присельями, но славилось издавна умельцами-кустарями, работавшими режущие инструменты, ножницы всех фасонов, многопредметные и простые карманные ножи и прочие изделия, для коих на советском волапюке придумано уродливое слово «метизы».

Впрочем, не единым лишь кустарным мастерством и метизами прославилось по всей Оке трудолюбивое Павлово. Еще две культуры, не кустарные, а агрономические получили здесь завидное развитие.