РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая

* * *

Так вот она, этапная камера Бутырок, переделанная из тюремной церкви. Здесь осужденные ждут дальнейшей судьбы: отправка в пересыльную тюрьму, этап, опять пересылка, лагерь, лесоповал или каменные карьеры, угольная шахта либо рудник медный, а для иных — «золотая клетка», «придуривание», спецпаек, а там, быть может, и досрочное... Только цена за него — высокая! Душу продать — и, глядишь, купишь себе паспортишко с ограничениями!

Об этом и толкуют здесь на всех нарах, на всех языках в России бытующих, люди всех возрастов и всех общественных групп. Немало здесь и иностранцев, те осторожничают, озираются дикими глазами, особенно те, что помоложе, кто полон коммунистического идеализма. Им все кажется, будто в их судьбах произошло нечто вовсе несуразное, швырнувшее их в этот ад вместе с самыми страшными преступными элементам, отбросами и пеной социализма; когда же они постигнут, что «отбросов» — миллионы, а сами они — вполне закономерно делят здесь судьбу этих миллионов, тогда будешь часто слышать из их уст слова:

— Ja, mein Gott, ich bin aber jetzt von Kommunismus entgbltig geheilt. Wenn ich mal frei komm, dam will ich abreder Menschen etwas iider den Kommu-nismus schildern! [32] — Да, Бог мой, теперь я полностью исцелился от коммунизма. Если я когда-нибудь освобожусь, то я поведаю людям кое-что о коммунизме! (нем.)

Но слова эти, как правило, оставались благими пожеланиями, fromme Wunsche; мало кто вырывался из справы Лимонии, чтобы смочь «etwas mildern» [33] Поведать, рассказать, (нем.) . Известны только выдающиеся исключения вроде югослава Карла Штайнера или подобных ему скорбных мемуаристов о «Лимонии», стране, где, как известно русским зекам, только вечно пляшут и поют.

Даже местечко удобное на нарах удалось отыскать не сразу. Сперва Рональд ютился где-то на торчке, потом ему хитровато улыбнулся с верхних нар бородатый мужчина в драном лагерном ватнике с пустым мешочком-наволочкой в руках: он выгребал из наволочки последние крохи. Рональд же перед самым переводом в «церковь» получил из дому передачу: дозволенные продукты, табак, мундштучок. Списочек этих предметов был сделан рукою Валентины. Григорьевны. Значит, дома жизнь идет, видимо, своим чередом!

Мужчина на верхних нарах, бывалый лагерник с ироническим прищуром глаз наблюдал за поведением неофита в офицерской шинели. Неофит любовно перебирал свои гостинцы из домашней передачи.

— Забирайтесь-ка сюда, наверх, загодя, — предложил старый лагерник. — Соседа моего уже предупредили, что нынче выдернут на этап. Покамест располагайтесь на моей жилплощади... Эта передача у вас — первая после следствия?

— Нет, третья. Следствие шло в Лефортове. Здесь только 206-ю подписал.

— Значит, вы — человек сообразительный. Поняли, что сопротивляться им бесполезно. Сэкономили себе немало здоровья. Статья, небось, 58-10?

Рональд молча кивнул. Вид у лагерника был почти нищенский, но глаза — живые, умные, с хитринкой, интонация же изобличала не просто человека интеллигентного, но старого петербуржца, может быть, даже из «падших ангелов» самого высокого (некогда!) полета! Такой голос бывает у старых профессоров, с чуть покровительственной и насмешливой интонацией.

— Ну, и сколько же вам влепили?

— Десятку, с конфискацией.

— Ревтрибунал? — удивленно переспросил сосед.

— Нет, «машина ОСО». В числе 1600 дел, рассмотренных 15 июля 1945 года за два с половиной часа. Понимаете? 1600 дел! Значит, их никто не только не открывал, но даже СПИСОК в 1600 фамилий — заметьте, что иные дела притом коллективные, значит список осужденных по 1600 делам должен превышать это число — итак, повторяю, даже СПИСОК людей, ими приговариваемых на разные сроки, они за два часа прочитать не могли!

— А вы слышали, кто теперь входит в состав этого ОСО? Кто составляет эту самую тройку?

— Знаю, что от партии — товарищ Щербаков. От прокуратуры — некто в сером, от органов — надлежащий нарком. Как будто Меркулов, нарком Госбезопасности, либо кто-то из его заместителей. В точности никто не знает.

— Однако, вам они отвесили, не поскупились! Сверх политики, стало быть, у вас и материальная недостача обнаружилась?

— Нет-нет, ни растрат, ни недостач за мною не числят.

— А квартира у вас большая? Просторная? Имущество? Библиотека? Фарфор?

— Есть и библиотека старинная, и кое-какая обстановка, и фарфор. Есть жена и дети, из коих старший на фронте, под самым огнем. На передке...

— Послушайте, г-н бывший офицер! Приучайте себя, пожалуйста, поскорее к самой главной мысли, самой разумной в нашем положении: важнейшая для нас с вами грамматическая категория есть форма прошедшего времени! Российская форма имперфектума, словечко: БЫЛИ, БЫЛО, БЫЛА, БЫЛ. По немецки: эс вар или их хатте! Говорите: была жена, была квартира, была библиотека. Эцетера, эцетера! Вы заново родились. Притом полным парием!

— Простите, а я-то с кем имею честь?

— Бывший профессор Тимофеев, бывший завкафедрой сильных токов в Ленинградском электротехническом, бывший коренной ленинградец, точнее, петербуржец. А теперь — совершенное... оно!

— О том, что старый петербуржец я и сам догадался. Однако все же не очень понятен мне ваш отчаянный пессимизм! Ведь не запрещена переписка с семьей, говорят, бывают свидания, с детьми ли, с женой...

Дети постараются поскорее забыть даже имя такого родителя! А жены офицерские лишены сентиментов и долго не ждут. До разлуки сколько вы прожили вместе? Год? Два?

— Меньше полугода.

— Ну вот видите! А дети ваши от кого же?

— От покойной жены. Прошлым летом скончалась, на 16-м году нашего супружества. Два сына — один, старший, пасынок мой, воюет. Другой у меня тринадцатилетним школьником остался, вот, надолго без папы.

— Быстро же вас ТА подцепила! Пари держу — она же и продала вас!

— Почему вы можете так думать?

— Немало примеров таких в лагерях видел. Смущает конфискация вашего имущества по приговору ОСО. Ведь это небось не военные трофеи? Не тащили же вы с фронта серебряные сервизы графов Потоцких по примеру нашего советского графа Алексея Николаевича Толстого? Своей жадностью он даже Сталина рассердил. Ты, мол, не граф, а барахольщик! Слыхали об этом скандале?

— Осведомлен. Знаю, что Сталину жаловалась Ванда Василевская, рассказывала, что Толстой не удостоил ее даже приемом в депутатском вагоне, так как занят был погрузкой в этот вагон содержимого винных погребов из дворца Потоцких. Даже граночку из правдинского загона [34] «Загон» — публикация, намеченная к печати в газете «Правда». прочитать довелось... Заголовок гласил: ГРАФ — АКАДЕМИК — ВОР. Два месяца очереди ждала заметочка, говорят Мехлис ее дважды в номер ставил, да опять придерживал по соображениям высшим. На ниточке тонюсенькой судьба Алексея Николаевича висела. Выручил первый антифашистский конгресс — понадобился советский граф в помощники Эренбургу. Велел товарищ Сталин заметочку, заготовленную в «Правде», похерить. История эта по всей Москве прошелестела! Только с моим случаем все это ничего общего не имеет... Трофеями не разживался!