РОБЕРТ ШТИЛЬМАРК - ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвертая

* * *

Из свежеприбывшего в Абезь этапа была наспех сформирована сводная бригада, во главе которой на первых порах оказался не общепринятый заблатненный ловкач-забулдыга, а весьма образованный, пожилой и физически некрепкий инженер-строитель из Москвы, осужденный по бытовой статье и носившей фамилию Король. Как выяснилось, он и сам прежде был гулаговским прорабом на постройке канала Москва-Волга, однако чем-то не потрафил берманам и фириным.

Новую «бригаду Короля», состоявшую преимущественно из интеллигентов-москвичей, с ходу бросили на вытаску сплавного леса из реки Усы.

От зари утренней и до самых сумерек с первой робкой звездой в зените и ее отражением в тихоструйной Усе бригадники, одетые еще в свои домашние обноски, без рукавиц и спецовок и уж, разумеется, без резиновой либо кирзовой обуви, мокли по колено в воде, пачкались на илистом и глинистом берегу, выволакивали неошкуренные лесины, укладывали их в штабеля, волокли следующие... И так без обеда, лишь с пятиминутными перекурами каждый час. Не то о бригаде вообще забыли, не то решили показать московским белоручкам, что здесь, на Севере, закон — тайга, прокурор — медведь!

Безучастная вохра в лице троих самоохранников с винтарями не обращала на работающих зеков ни малейшего внимания. Большую часть трудового дня охрана мирно дремала в обнимку со своим оружием, под усыпляющий шорох Усы. Пробуждаясь, охранители жевали что-то, извлеченное из широких штанин.

В конце этих первых на Севере исправительно-трудовых суток где-то сверху, с откоса, послышались новые, незнакомые голоса, обращенные к конвоирам. Те радостно встрепенулись и, нимало не заботясь о придании рабочему месту хоть сколько-нибудь законченного и разумного вида, подали заключенным команду:

— Кончай работу, становись строиться!

Через несколько минут все человеческое стадо было трижды пересчитано по головам. Мокрые, покорные, изможденные этапники полезли вверх по крутому откосу. Кто цеплялся за корни, кто за голые прутья кустарников, иные нащупывали скользкую тропу.

А сверху, совсем как в памятной всей Москве чеховской постановке «Гамлета» во Втором МХАТе, прозвучал, рождая речное эхо, басовый вопрошающий глас:

— Кто идет?

И в ответ из толпы понурых московских зеков прозвучало в той же шекспировской тональности:

— Вассалы Короля!

* * *

Дня через три, когда московские одежки новых этапников окончательно превратились в лохмотья, выданы были этапникам Короля ватные брюки второго срока, не спасавшие, естественно, от речной сырости при «катании баланов». Этот термин, впервые услышанный Рональдом на Краснопресненской пересылке, употребляли и здесь, на Севере, в том же, несколько условном смысле, ибо лесины приходилось больше перетаскивать, чем «катать».

Во второй половине холодного и дождливого дня, в перекур, с откоса зычно рыкнули:

— Которая тут бригада Короля?

К бригадникам спустился нарядчик абезьской штабной колонны в сопровождении вооруженного стрелка охраны.

Как оно приличествует лицу значительному в лагерном мире, нарядчик фамильярно пошутил с самоохранниками, переговорил с бригадиром и многозначительно поманил пальцем героя этой повести.

— Подойди сюда! Фамилие? Имя-отчество? Статья? Срок?

Презрительно сощурясь, оглядел мокрого зека. Скомандовал на военный лад: «За мной! Шагом — ырш!»

В спину ведомому пристроился солдат-конвоир. Когда двое ведут одного, со стороны должно казаться злодея схватили!.. Положим, Абезь нелегко удивить — веди хоть слона под винтовками! Любой образ несвободы здесь слишком привычен!

Наверху нарядчик велел прибавить шагу. Они с солдатом явно промешкали по своим делам (похоже, разжились пивком) и теперь опаздывали, имея задачей представить арестанта начальству. Но, соблюдая достоинство, нарядчик старался не обнаружить торопливости.

Приземистое одноэтажное здание строительного управления, являвшее собою как бы центр всего поселка Абезь, по виду напоминало большой фронтовой блиндаж с низкими галереями-крыльями и единственным мрачноватым, берлогообразным входом. Постовой в дверях велел конвоиру остаться здесь, у входа: мол, у нас в этом гулаговском доме твой зек и без тебя никуда не денется!

Нарядчик же повел Рональда по коридору направо, в то крыло, где в больших, уютно обставленных кабинетах священнодействовали жрецы ГУЛАГа во главе с начальником и главным инженером. Эти лица возглавляли все Полярно-Уральское железнодорожное строительство, обозначенное зловещим трехзначным номером, начинавшимся цифрой «ПЯТЬ». Стало быть, на 499 лагерных стройках такого же рода уже исправлялись трудом и режимом бесчисленные толпы заключенных, подобных герою повести!

У одной из дверей, обитых войлоком, нарядчик задержался и пропустил арестанта в кабинет. Ковровая дорожка. Стулья с мягкими сиденьями и спинками. За письменным столом — тонкое, очень интеллигентное старческое лицо. Знакомый, но уже почти исчезнувший в стране тип российского инженера прежних времен. Фамилия... о, какая знакомая и сколь громкая! Сразу вспоминались и большие астрономы, и переводчик Маркса, и ученый социолог.

Небрежно отсылает нарядчика и с церемонной вежливостью приглашает «гостя» проследовать в соседний по коридору кабинет, еще богаче обставленный. Тут — карты-схемы в деревянных рамках, портреты товарища Сталина и товарища Берия, длинный стол для заседаний. В глубине этого партийно-инженерного капища — его хозяин. Главный инженер.

Как и полагается высокономенклатурному товарищу, в его наружности ничего резко не бросалось в глаза, ничего не озадачило бы правительствующую персону, пред коей довелось бы предстать ответственному за целое строительство лицу. Такие выдающиеся приметы как усы, бородка, пенсне, брови или тяжелая челюсть приличествуют лишь высшим партийным вождям.

Одутловатое лицо Главного инженера отражало одни позитивные для партии черты: невысокий морщинистый лоб свидетельствовал о благой усредненности способностей, взгляд — о несклонности к рискованному юмору и лишней темпераментности. Даже прическа носила некие пролетарские черты, будто позаимствованные у положительных героев нашего кинематографического соцреализма, именно таким, самым правильным товарищам, свойственна и та, чисто партийная избирательность памяти, благодаря которой они умеют начисто забывать то, что на их глазах происходило вчера, и великолепно помнить все, чего отродясь не бывало никогда...

...Рональду на миг почудилось, будто оба его собеседника — старый, изысканный интеллектуал дворянских кровей и высокопартийный технократ сталинской школы — втайне извлекают из данной ситуации некое, наверное бессознательное, но острое наслажденьице. Разумеется, оба успели ознакомиться с делом арестанта и уже знали либо могли вообразить себе, как этот усталый зек с лесотаски, приведенный в мокрых ватных брюках, еще недавно сиживал в среде генштабного офицерства, а еще раньше — в королевских посольских особняках и развлекал застольную соседку-баронессу перлами дипломатического остроумия. Верно, там же значилось и знакомство с иностранными языками, военными науками, геодезией. Пребывание за границей...