Глеб Бакланов - Ветер военных лет

Я вышел из наскоро вырытого ночью блиндажа Метрах в десяти, укрываясь в жидких кустиках, стояла моя полуторка. Я направился к ней. В это время с высоты, дико воя, прямо к нам в балку устремился фашистский "юнкере".

- Ложитесь! Ложитесь! - кричали мне Баранов и Федоров, уже лежавшие рядом с машиной.

Не сводя глаз с пикирующего "юнкерса", я опустился на землю и лег на спину. Казалось, самолет шел прямо на меня. Мелькнула мысль: если летчик сбросит бомбу, мне конец. Я еще не успел додумать этого, а от самолета уже отделилась и полетела вниз тупоносая бомба.

"Все,- подумал я.- Прямо в голову".

Но тут же заметил, что ошибаюсь, что бомба должна попасть в ноги.

Все эти мысли промелькнули в голове страшно быстро. Больше того. Я еще успел подумать, что ужасно нелепо, обидно здоровому и сильному человеку лежать вот так, беспомощно, ничего не предпринимая для своего спасения. Но в то же время я понимал, что бежать не только некуда, а и ни в коем случае нельзя, что если есть хоть один маленький шанс из тысячи спастись, то он только в том, чтобы вот так и лежать. Я перевернулся на живот, уткнулся носом в землю, заткнул уши и открыл рот (так следует поступать всегда, чтобы предохранить барабанные перепонки от взрывной волны).

Я сделал свое дело, а бомба - свое: она вонзилась в землю - и на несколько мгновений все утонуло в грохоте разрыва.

Сознания я не потерял ни на секунду и сразу за могучим сотрясением, вызванным взрывом, почувствовал, как отовсюду сыплется земля. Сам я при этом задыхался от взрывных газов.

Кое-как очистив от земли глаза, посмотрел вверх и увидел, что небо надо мной чистое, самолет улетел. Попробовал встать. Но не только ноги, а и вся нижняя половина туловища налилась чугунной тяжестью так, что едва сумел пошевелиться.

"Что такое? - подумал я. - Неужели оторвало ноги?"

Попробовал пошевелить ими. Боли не было. Я чувствовал, что мне даже удалось сделать какие-то слабые движения...

К великому счастью и удивлению, я оказался цел и невредим, попав в так называемую мертвую зону. Просто меня до половины засыпало землей, выброшенной взрывом из воронки.

Оглядевшись по сторонам, увидел Баранова и Федорова, живых и невредимых. В кустах по-прежнему стояла машина. Вернее, стояло то, что от нее осталось: двигатель и шасси. Кабина водителя и кузов были начисто сорваны взрывной волной.

Отряхиваясь, я похвалил себя за выдержку и сам себе прочитал маленькую лекцию о значении самообладания, заметив, что подобным опытом следует делиться с молодыми бойцами.

Несколько позже здесь же, под Сталинградом, я имел случай еще раз оценить значение выдержки и самообладания. Это было недели три спустя после того дня, о котором я рассказал. И было это так.

...Серый предрассветный час застал меня на наблюдательном пункте командира одного из батальонов, где я увязывал вопросы взаимодействия подразделений перед боем. Часа через три необходимо было вернуться на свой КП.

Я выглянул из траншейки, в которой расположился батальонный КП. От ближайшего укрытия - довольно глубокого оврага - нас отделяло метров четыреста сухой мертвой степи, простреливаемой противником.

Я обернулся к Баранову, который, как всегда, сопровождал меня:

- Пошли!

Рывком выбросившись из траншейки, мы начали перебежками продвигаться к оврагу. В это время немцы открыли артиллерийский огонь по участку местности, где был расположен НП. При первом батарейном залпе мы распластались на земле. Едва раздалась следующая очередь разрывов, как я крикнул Баранову:

- Вперед!

Вскочив, мы бегом бросились к оврагу. Я смотрел под ноги, чтобы не оступиться, отчетливо видел потрескавшуюся корку и сухие комочки земли и поглядывал вперед, на заветную темную кромку оврага. Но в то же время внутренним взглядом, если можно так выразиться, представлял себе картину того, что происходило на вражеской батарее. Нет, я действительно видел и четко фиксировал: вот замковый открыл замок... выскочила гильза... заряжающий подает снаряд в казенник... замковый закрывает замок... расчет отбегает... наводчик проверяет установку прицела, дергает за шнур... Выстрел! Снаряд летит секунду, две, три, четыре...

- Ложись! - снова кричу я Баранову.

Земля и воздух вздрагивают от разрыва. Еще свистят осколки, а я снова командую:

- Вперед!

И снова перебежка. И снова представляю себе работу расчета на огневой позиции. Словно по секундомеру, отсчитываю время, которое пройдет прежде, чем землю и воздух расколет новый взрыв артиллерийских снарядов.

- Ложись!..

- Вперед!..

- Ложись!..

- Вперед!..

- Вот счастье-то вам привалило! Прямо чудо! - сказал молодой солдат, когда мы, запыхавшиеся и возбужденные, скатились по крутому склону оврага. - Из-под такого огня живыми вышли! - И покрутил большой стриженой головой.

К сожалению, объяснять ему, что "чудо" сделал трезвый расчет, было некогда.

Но вернемся к утру 5 сентября.

Гитлеровцы бомбили нас. Одна группа бомбардировщиков сменяла другую. Однако потери, которые дивизия понесла от трехчасового массированного налета авиации, оказались очень небольшими: несколько убитых и около 60 раненых. И за это мы тоже могли сказать спасибо самим себе. Исходя из старого фронтового опыта, командиры добились беспрекословного исполнения приказа: немедленно по прибытии на новое место в первую очередь весь личный состав должен окопаться. И здесь, в сталинградской степи, глубокие щели, вырытые солдатами накануне вечером и ночью, спасли сотни жизней.

Мы пошли в наступление буквально сразу после налета вражеской авиации. В этом для противника был некоторый элемент неожиданности, который, казалось, давал нам определенный шанс на успех.

Целый день шел тяжелый, кровопролитный бой. Но успеха он нам не принес. Правда, врагу был нанесен большой урон, но и наши потери были серьезные. Особенно досталось полку, которым командовал Герой Советского Союза майор Перегуда. Он получил высокое звание Героя еще на финской войне, командуя стрелковой ротой. Среднего роста, плотный, кареглазый брюнет, всегда спокойный, уверенный, он вызывал к себе чувство симпатии и доверия. Под стать ему был и комиссар полка Аверьянов, о котором также хочется сказать несколько слов.

Аверьянов прибыл в нашу дивизию совсем незадолго до описываемого боя.

Когда я в первый раз увидел комиссара Аверьянова, он произвел на меня приятное впечатление: высокий, статный, с красивым волевым лицом. С удивлением я обратил внимание на то, что Аверьянов ходит с шашкой. И вообще в его внешности было что-то лихое и даже щеголеватое, что заставило меня спросить:

- Вы, наверное, в кавалерии раньше служили?

- Так точно, товарищ подполковник, - четко по-уставному ответил он и, заметив по моей улыбке, что разговор вышел из рамок официального, добавил с лукавой искоркой в глазах: - Так сказать, лихой рубака.