Глеб Бакланов - Ветер военных лет

Надо было держать ответную речь.

Обращаясь ко всем собравшимся, я громко выкрикнул:

- Дорогие товарищи! Друзья!

Сейчас же волна каких-то, видимо, успокоительных слов прокатилась от крыльца до самых дальних уголков двора - и воцарилась полная, прямо-таки благоговейная тишина.

Не буду пересказывать всего, что я говорил тогда. Понятно, что говорилось о том, чем жили в эти дни миллионы людей, втянутых немецким фашизмом в войну: о победе, о мире, о неисчислимых бедствиях войны, о несчастных, жертвах страшного кровопролития, о единстве целей трудящихся всего мира, о дружбе советского и чехословацкого народов. Помню, что, несмотря на крайнюю усталость, во время выступления ко мне вернулись силы, даже, пожалуй, пришло какое-то вдохновенное волнение, которое не оставило равнодушными моих слушателей. Не знаю, каким образом они поняли речь, произнесенную на чужом языке, но это понимание светилось на лицах и вылилось долгими дружными аплодисментами, радостными возгласами симпатии и одобрения.

А потом совершенно стихийно начался поистине народный праздник. Все от души веселились и пели. Пели группами, поодиночке, хором, пели народные и революционные песни, песни веселые и грустные, но больше - веселые. И конечно, танцевали, как говорится, до упаду.

Праздник закончился глубокой ночью.

Соединения нашего корпуса постепенно стягивались в район Кралупы, отведенный для нашей дислокации. Весь следующий день ушел на приведение в порядок сложного армейского хозяйства и размещение солдат. В сухих лесах выросли палаточные городки, появились землянки, легкие зеленые шалаши, задымили походные кухни.

Вероятно, сами солдаты, занятые многочисленными хозяйственными работами, не испытывали того странного состояния, которое ощущали мы, командиры и офицеры штаба. С одной стороны, то, что война кончилась, что нигде не стреляли, нигде не гибли люди, что не надо было планировать атаки и создавать линии обороны, не надо было ломать голову над предположениями относительно планов противника и противопоставлять им свои меры, - все это было прекрасно. Но, с другой стороны, мы оказались выбитыми из ставшей привычной за почти четыре года колеи, мы оказались как бы не у дел. Тревога и то сознание ответственности, которое все эти годы заставляло меня чувствовать себя вечно натянутой тетивой гигантского лука, имя которому война, не оставляло меня и теперь. Но все шло своим чередом и не требовало от меня того напряжения всех сил, в котором я продолжал жить по инерции. То же самое, видимо, ощущали и другие, потому что вечером этого, в общем, тоже очень нелегкого дня я услышал разговор нескольких офицеров штаба.

- Слушайте, - говорил один из них, - просто дикость какая-то! Целый день сегодня такое чувство, что я ничего не делаю, а надо делать. Только никак не соображу что.

Двое других переглянулись и дружно расхохотались.

- Вы чего? - недоуменно и обиженно спросил офицер.

- Да мы не над тобой, - заверил его товарищ. - Просто мы только что тоже говорили, что целый день чего-то не хватает. Чего-то главного. Пустота какая-то образовалась. Чистый парадокс: четыре года воевали, чтобы наступил сегодняшний день, чтоб войне конец, а теперь получается, словно делать нечего...

Вероятно, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту, я в этот день почти непрерывно ездил то в одну, то в другую дивизию, без чего, разумеется, вполне можно было бы и обойтись, и к концу дня вымотался страшно.

Так прошло несколько дней, в течение которых нам пришлось передислоцироваться в район южнее Праги, ближе к границам Австрии.

Как-то вечером раздался телефонный звонок, и командарм Жадов, услышав мой голос, обрадованно сказал:

- Вот хорошо, что я тебя застал! Ты что делаешь?

- Собственно, ничего еще не делаю, товарищ командующий. Только что приехал от Чиркова, проверял, как он устроился на новом месте.

- Вот и прекрасно, что приехал. Теперь собирайся уезжать. В Дрезден.

Признаться, я не нашел в этом ничего прекрасного, потому что, как уже говорил, очень устал, и к тому же такой приказ был полной неожиданностью для меня. Я не успел спросить, куда и к кому должен явиться, потому что Жадов тут же добавил, и опять-таки довольным, даже веселым тоном:

- Тебе надобно завтра утром явиться к начальнику штаба фронта генералу армии Ивану Ефимовичу Петрову.

- А что случилось? - позволил себе я спросить командарма.

- Приказ маршала Конева. Петров тебе все объяснит, а ты уж там сам ориентируйся что да как.

Разговор сильно взволновал меня. С одной стороны, тон у Жадова был бодрый, веселый даже. А с другой - почему он меня оставил в неведении относительно причины вызова? Сам не знает? Вряд ли.

Словом, я ехал в Дрезден взбудораженный и явился к Петрову, испытывая острое беспокойство. Вообще, я не раз обращал внимание, что всякая неизвестность, ожидание неприятного для меня, как, может быть, и для других, тяжелее самой неприятности. Наверное, потому что неизвестность практически оставляет тебя в бездействии, а для человека энергичного, деятельного это сущее наказание. То, что генерал Петров незамедлительно принял меня, еще увеличило беспокойство: видимо, меня ждало что-то важное.

Однако с первых секунд пребывания в кабинете начальника штаба фронта генерала армии И. Е. Петрова тревога моя исчезла. И всегда очень спокойный, безупречно выдержанный, Иван Ефимович обвел меня внимательным взглядом, на этот раз даже ласково блеснув стеклами своего неизменного пенсне, и сразу же объяснил главное:

- Маршал Конев в настоящее время находится в Москве. По его распоряжению вам надлежит принять обязанности командира сводного полка первого Украинского фронта и начать подготовку к Параду Победы.

Очень обстоятельный, организованный, на редкость аккуратный человек и военачальник, генерал Петров тут же объяснил мне и все остальное:

- ЦК партии и правительство приняли специальное решение - провести парад в ознаменование победы советского народа над гитлеровской Германией.

Потом Иван Ефимович начал рассказывать более подробно, в чем заключались мои первоочередные задачи. Я слушал с большим вниманием, не пропуская ни одного слова. Одновременно видел гранитную мостовую Красной площади, мраморные стены Мавзолея, слышал мягкий шелест развевающихся по ветру знамен.

А генерал Петров продолжал говорить:

- Вам должны отобрать в армиях, расчет отбора им дан, самых достойных солдат и офицеров. И надо укомплектовать полк таким образом, чтобы отдельные батальоны представляли все рода войск фронта: стрелков, автоматчиков, танкистов, артиллеристов, летчиков, кавалеристов, инженерные войска и войска связи.

Вероятно, на лице у меня все-таки отражались каким-то образом те видения, которые переносили меня в Москву, на Красную площадь, потому что Иван Ефимович сделал паузу и, внимательно вглядываясь в меня, спросил: