Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

Я выехал на другой день и направился в Марсель, не собираясь останавливаться в Эксе, где находился Парламент. Я остановился в «Тринадцати Кантонах», собираясь пробыть, по меньшей мере, восемь дней в этом старинном городе, который испытывал большое желание осмотреть, и в котором хотел пожить в полной свободе, поскольку не собирался получать никаких писем; запасшись наличными деньгами, я не собирался ни с кем знакомиться. Я сразу уведомил своего хозяина, что обедаю в одиночку у себя в комнате, что намерен хорошо питаться и в любой день со скоромным; я знал также, что рыба, которую едят в этом городе, более нежная, чем из Атлантики и из Адриатики. Я вышел на другой день, взяв в сопровождение с собой местного слугу, чтобы привел меня обратно в гостиницу, когда я нагуляюсь. Прохаживаясь случайным образом, я очутился на набережной, очень широкой и длинной, где мне показалось, что я в Венеции. Я увидел лавки, где продавали вина из Леванта и Испании, и множество людей, предпочитавших им завтрак в кафе и утренний шоколад. Я увидел торопливых людей, которые приходили и уходили, которые толкались и не теряли времени на извинения. Я увидел торговцев, неподвижных и бродячих, которые предлагали публике разнообразные товары, и красивых девушек, хорошо или дурно одетых, в сопровождении женщин с наглыми лицами, казалось, говоривших: «Вы должны пойти со мной». Я увидел там также порядочные пары, которые шли своей дорогой, и которые, чтобы избежать чрезмерного любопытства, ни на кого не смотрели.

Я остановился лишь на момент на углу улицы, чтобы прочесть афишу о комедии, которая давалась в этот день, затем отправился обедать, очень довольный, и еще более довольный после обеда, благодаря отличной рыбе, которую мне приготовили. Барабулька ( султанка ), которую там едят, и которую в Венеции мы зовем барбони , а в Тоскане — тригли , неподражаема. Французы называют ее ружетта , очевидно, потому, что на голове у нее красные ( rouge ) плавники.

Я оделся, чтобы пойти в комедию, и сел там в амфитеатре.

Розали. Тулон. Ницца. Мое прибытие в Геную. Г-н Гримальди. Вероника и ее сестра.

Я увидел, что около меня четыре ложи, справа и слева, заняты красивыми женщинами, хорошо и элегантно одетыми, и не заметил там мужчин. В первом антракте я наблюдаю ухажеров при шпагах и других, без оных, подходящих к этим ложам, разговаривающих без церемоний с этими женщинами или девицами, и слышу молодого мальтийского кавалера, говорящего той, что сидит в одиночку в ложе с моей стороны:

— Я приду позавтракать с тобой завтра.

Большего мне и не требовалось. Я рассмотрел ее чуть получше, и, найдя аппетитной, не замедлил, как только кавалер отошел, спросить у нее, не желает ли она дать мне ужин.

— С удовольствием, мой добрый друг, но я настолько нарасхват, что, по крайней мере, если ты не лучник , я тебя не жду.

— Что я должен делать как «Лучник» , я тебя не понимаю.

— Ты, очевидно, вновь прибывший.

Она смеется и подзывает веером кавалера.

— Объясни, прошу тебя, этому иностранцу, который приглашает меня на ужин этим вечером, что означает слово лучник .

Тот говорит мне, улыбаясь, что мадемуазель, чтобы быть уверенной, что вы не забудете оказать ей эту честь, желает, чтобы вы оплатили ей ужин авансом. Я благодарю его и спрашиваю у девицы, достаточно ли будет луи. Она отвечает, что этого достаточно, и, дав его ей, я спрашиваю ее адрес. У нее нет его при себе, однако она просит шевалье назвать мне ее дом. Он говорит весьма вежливо, что, выйдя из комедии, он отведет меня туда сам, и добавляет, что эта девочка — самая безумная в Марселе. Он спрашивает, бывал ли я раньше в Марселе, я говорю, что нет, и что я только что прибыл, и он говорит, что рад знакомству. Мы проходим в середину амфитеатра и, продолжая разговаривать, он называет мне всех четырнадцать или шестнадцать девиц, что мы там видим, всех готовых дать ужин первому встречному. Он говорит, что у них у всех свободный вход в комедию, и что антрепренер предъявляет им счет, потому что приличные женщины не хотят идти в эти ложи, ложи остаются пустыми и зал не заполняется. Я рассматриваю их и нахожу пять или шесть более симпатичных, чем та, которой я бросил платок; но я рассчитываю на последующие дни. Я спрашиваю у шевалье, есть ли среди этих красоток у него фаворитка, и он говорит, что нет. Он говорит, что любит одну танцовщицу, которую содержит; но, не будучи ревнивым, он отведет меня к ней. Я заверяю, что буду рад; выходит балет, он мне ее показывает, и я делаю ему комплимент. С окончанием пьесы он ведет меня к дверям моей новой победы и, сказав, что мы увидимся, оставляет меня там.

Я поднимаюсь, вижу ее дезабилье, и она мне больше не нравится, но она говорит мне глупости, которые заставляют меня смеяться, и я ужинаю достаточно неплохо. После ужина она идет ложиться и приглашает меня сделать то же, но я отказываюсь, говоря, что никогда не ложусь вне дома. Она предлагает мне чехол, с которым мне будет спокойно, но, найдя его слишком толстым, я его отбрасываю. Она говорит, что тонкие стоят три ливра и что все находят их слишком дорогими.

— Дай мне тонкий.

— У меня есть дюжина, но торговец не желает распродавать их поштучно.

— Я куплю дюжину.

— В добрый час.

Она звонит и приказывает девушке принести пакет, который лежит у нее на туалете. Лицо и приличный вид той меня поражают, и я говорю об этом.

— Ей пятнадцать лет, — говорит она; — но она дура и ничего не хочет делать, потому что предпочитает оставаться девственной.

— Позволишь ли ты, чтобы я ее посетил?

— Она не хочет. Предложи ей, и ты увидишь.

Входит девушка с пакетом. Я встаю в позицию и предлагаю ей показать, какой выбрать, чтобы мне подошел, и она сердито начинает выбирать и замерять.

— Этот не подойдет, — говорю я, — попробуй другой; другой, другой, — и внезапно всю ее обрызгиваю, ее хозяйка смеется, а она, в возмущении от моего дурного поступка, швыряет мне в нос весь пакет и уходит, сердитая. Не имея более желания что-либо делать, я оплачиваю чехлы и ухожу. Девочка, которую я так обидел, выходит между тем посветить мне дорогу, и я компенсирую ей обиду, дав луи. Удивленная, она просит меня ничего не говорить мадам.

— Это, действительно, правда, дорогая, что вы сохранили еще свою девственность?

— Правда.

— И почему вы не хотите, чтобы кто-нибудь вас посетил?

— Потому что это меня возмущает.

— Надо, чтобы вы определились, потому что без этого, такая хорошенька, как вы — непонятно, что с вами делать. Хотите меня?

— Да, но не в этом доме.

— Где же?

— Велите отвести вас завтра утром к моей матери, и я буду там. Ваш местный слуга знает, где я живу.