Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

— Отважная, храбрая Вероника! — сказал он ей, — всегда добивайтесь уважения ваших прав. Вы рождены, чтобы пользоваться абсолютной властью у тех, кто вас любит.

Мне казалось, что она должна была, по крайней мере, сказать фразу, уменьшающую слегка уверенность маркиза, но ничуть, она стала еще красивее, она красовалась; я смотрел на нее с видом скромного побежденного, гордящегося своими цепями. Я проявил доброту, принимая это поведение, в убеждении о моей неминуемой победе. Я уклонился от возможности поговорить отдельно с маркизом, чтобы не быть вынужденным разубеждать его, если он начнет задавать мне вопросы. Он сказал, уходя, что будет иметь удовольствие ужинать с нами лишь послезавтра.

Взгляните, — говорит она, когда мы остаемся одни, — насколько легко меня заставить думать так, как вы хотите. Я больше люблю, когда полагают, что я добра, потому что доброй казаться лучше, чем смешной — это любезный эпитет, которым награждают девушку, имеющую принципы. Не правда ли?

— Нет, прекрасная Вероника, я никогда не назову вас смешной, но скажу, что вы меня ненавидите, если вы собираетесь опять заставить меня провести адскую ночь, ускользнув, как вчера, от моей нежности. Вспомните, что за столом вы меня поцеловали.

— Ах, уймитесь, пожалуйста, прошу вас. Завтра вечером я вас не поцелую. Пожалуйста, оставьте меня. Ох! Ну уж нет…

Ее гнев вызван был тем, что, увлекая ее с собой на софу, я запустил свою руку с излишней силой туда, откуда невозможно уже было двигаться дальше. Она быстренько ускользнула, и три или четыре минуты спустя я увидел ее сестру, явившуюся, чтобы меня раздеть. Я нежно сказал ей идти тоже ложиться, собираясь провести несколько часов за писаниной, и, чтобы эта невинная девочка не ушла огорченной, я открыл свой ларец и подарил ей часы.

— Это сестре?

— Нет, это вам.

Я позволил ей поцеловать мне руку, и, расстроенный, написал Розали письмо на четырех страницах, которое сжег, не перечитывая. Я написал ей другое, более разумное, в котором, не упоминая о Веронике, сказал, что уезжаю завтра.

Я лег поздно, очень обозленный на себя, то представляя, что она меня не любит, то — что любит, рассуждая то как влюбленный, то как человек чести. Я позвонил в полдень и понял свою ошибку, когда увидел только Аннет. Когда Коста вышел, я спросил у нее, как себя чувствует сестра, и та ответила, что она работает. Я написал ей записку, в которой, попросив прощения, заверил, что больше не буду ее огорчать. Я просил ее приходить снова, как будто ничего не произошло. Я пил свой кофе, когда увидел ее входящей, с обидой на лице, всю тяжесть которой я не мог не почувствовать. Я сказал ей только, чтобы она поправила мои кружева, потому что я хочу пойти прогуляться за город и вернусь в гостиницу только вечером.

— Я к вечеру проголодаюсь, так что вам нечего будет опасаться и отправлять ко мне Аннет, — сказал я ей.

Я пошел за город и, после двух часов ходьбы остановился в деревенском кабачке, где велел приготовить себе омлет. Не имея сил возвращаться в Геную пешком, я спросил коляску, но их не оказалось. Кабатчик дал мне лошадь, вместе с пешим слугой, который должен был послужить мне гидом и отвести лошадь обратно. Темнело, и у нас впереди было шесть миль. Дождь сопровождал меня до самой Генуи, куда я прибыл в восемь часов, весь мокрый, умирающий от холода и усталости, натерев себе кожу на бедрах от слишком жесткого седла, прорвавшего мои сатиновые панталоны. Переодевшись с помощью Коста, я велел ему прислать мне прислугу. Я увидел Аннет и не увидел Веронику; она сказала мне, что та лежит в постели с головной болью, и передала мне от нее записку. Вот она:

«Я лежу в постели с трех часов с очень сильной головной болью, которая у меня бывает. Сейчас я чувствую себя лучше и уверена, что завтра вернусь к работе. Я пишу вам об этом, потому что не хочу, чтобы вы вообразили, что это плохое настроение или притворство. Полагаю, что вы сожалеете о том, что меня унизили, и прошу вас извинить или пожалеть меня, если мой образ мыслей не совпадает с вашим».

— Пойдите спросите у нее, не хочет ли она, чтобы мы поужинали у ее кровати.

Она вернулась, говоря, что сестра благодарит меня и просит оставить ее поспать.

Я стал ужинать вместе с Аннет, наблюдая с удовольствием, что она ничего не пьет, кроме воды, но ест больше, чем я. Страсть, что я питал к ее сестре, мешала мне думать о ней, но я увидел, что в моем состоянии безразличия она начинает мне нравиться. На десерт у меня зародился проект подпоить ее, чтобы заставить поговорить о сестре. Я дал ей стаканчик люнельского муската.

— Я пью только воду.

— Вам неприятно вино?

— Нет, но с непривычки оно ударит мне в голову.

— Вы пойдете спать, и будете спать лучше.

Она нашла вино превосходным и засмеялась, когда я предложил ей второй стаканчик, и затем я подступил к ней с разговором о ее сестре, в котором она доверчиво рассказала мне все, что я и так себе представлял.

— Я люблю ее, а она меня не выносит; она избегает малейших моих ласк.

— Она сопротивляется вашим ухаживаниям только из опасения, что вы перестанете ее любить.

— Вам кажется, что она права, заставляя меня страдать?

— Нет. Но если вы ее любите, вы должны ее извинить.

Аннет рассуждала слишком здраво, но после третьего стаканчика она сказала, что больше ничего не видит, и мы встали из-за стола. Эта девочка начинала мне слишком нравиться, но я обещал себе ничего с ней не предпринимать, так как опасался, что это окажется слишком легко. Nolo nimis facilem difjï-cilem que nimis. [20] Я не люблю ни того, что слишком легко, ни того, что слишком трудно. Марциал.

Эта добрая девочка, нежная, четырнадцати лет и без всякого опыта, не могла осознавать свои собственные права. Сопротивляясь тому, что я мог бы с ней сделать, она могла забыть вежливость. Такое могло нравиться лишь богатому и сладострастному мусульманину.

Я попросил ее уложить мои волосы в колпак, собираясь отослать ее после этого спать, но перед тем, как она ушла, я попросил у нее коробочку помады без запаха.

— Что вы хотите с ней сделать?

— Помазать потертости, которые причинило мне плохое седло, на котором я проделал шесть миль. Она умерит мне чувство жжения, и завтра я буду чувствовать себя хорошо. Мне надо позвать Коста, потому что я не могу просить вас об этой услуге.

— А вы думаете, я справлюсь?

— Это легко, но я боюсь злоупотребить вашей любезностью.

— Понимаю. Но с моей близорукостью, как смогу я увидеть потертости?

— Забравшись на кровать. Поставьте свечи на ночной столик.

— Ну, вот; но завтра утром не поручайте это Коста, потому что он подумает, что сегодня вас лечила я или моя сестра.

— Завтра вы тоже это проделаете?