Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9

— Что думает делать твой отец?

— Ничего. Он надеется, что Божественное Провидение о нас позаботится.

— Что говорит твоя мать?

— Она всегда спокойна.

— А ты?

— Я терплю постоянные обиды, так как они говорят, что если бы я не влюбилась в этого несчастного, мы бы были еще в Генуе.

— А ты и вправду была влюблена?

— Увы, да.

— Значит, ты сейчас несчастна?

— Очень; но больше не из-за любви, потому что я больше об этом не думаю, а из-за того, что будет завтра.

— А за табльдотом никто в тебя не влюбился?

— Есть там три или четыре человека, которые делают мне на словах авансы; но зная, что мы в нужде, они не осмеливаются заходить в нашу комнату.

— Несмотря на это, ты весела; у тебя нет того грустного вида, который диктовала бы ситуация; я тебя поздравляю.

Это была такая же авантюра, как со Стюардом.

Марколина, пьяная, как она иногда бывает, проявляла сочувствие к рассказу Ирен. Она ее обнимала и говорила, что если я ее папенька, я не должен ее бросать в беде, и что она должна сейчас думать только о том, чтобы хорошо выспаться. Они начали раздеваться, как и я, который, не имея намерения сражаться с двумя, сказал им, чтобы оставили меня в покое. Марколина ответила мне, закатываясь смехом, чтобы я просто шел спать, не обращая внимания на те пустяки, которые она проделывает со славной Ирен, которая, быть может, в первый раз в жизни оказалась в сражении такого рода.

Марколина ее раздела, раздевшись и сама. Когда они обе остались в рубашках, Марколина, большая насмешница, явилась в мою постель, держа Ирен в руках, и велела мне ее поцеловать; я сказал, что она пьяна, и что я хочу спать; сочтя себя обиженной, она заставила Ирен повторять свои действия, и они силой улеглись рядом со мной, где, поскольку места было недостаточно, Марколина взобралась на Ирен, называя ее своей женушкой, в то время, как та, другая, изображала очень хорошо соответствующие действия. У меня хватило терпения оставаться в таком положении еще час, и больше, наблюдателем все новых картин, несмотря на то, что я видел их уже столько раз; но наконец, изголодавшиеся, они обе набросились на меня с такой яростью, что я вдруг утратил способность сопротивляться и провел почти всю ночь, вторя ярости этих двух вакханок, которые покинули меня только когда увидели, что от меня больше нет толку и нет никакой надежды на восстановление. Мы заснули, и я был удивлен, проснувшись, увидеть, что уже полдень. Они спали, еще обвившиеся друг вокруг друга, как угри. Я вздохнул, сознавая подлинное счастье, в котором пребывали в этот момент эти юные создания. Я поднялся, не тревожа их сна, и вышел, чтобы заменить лошадей и сказать хозяину, что хочу добрый обед на пять часов и кофе с молоком, когда попрошу. Хозяин, который меня знал, и который помнил, что я сделал для Стюарда, догадался, что я желаю сделать то же и для графа Ринальди. Войдя в комнату, две героини приветствовали меня смехом и прекрасной демонстрацией доверия, которое им внушила природа и которое они должны были мне оказать, обе выставляя мне напоказ и без всякой ревности свои прелести, которыми они дарили мне радость — верное средство, в гуманистических традициях, побудить меня дать им утреннее любовное приветствие. Я было попытался, но уже подкрался незаметно возраст, когда я становился экономен. Я провел в постели еще сладострастную четверть часа, пытаясь овладеть всеми их богатствами, и, переживая, что они назвали меня скупым, сказал им вставать.

— Мы должны были ехать, — сказал я Марколине, — в пять часов утра, а скоро зазвонит час.

— Мы наслаждались, — ответила мне она, — а время, использованное для наслаждения, не потеряно. Лошади уже здесь? Надеюсь, мы выпьем кофе.

Они оделись и, в ожидании кофе, я дал Ирен двенадцать двойных луи и еще четыре — чтобы выкупить ее накидку. Вошли ее отец с матерью, явившись для обеда и чтобы поздороваться с нами. Ирен не теряла ни минуты; она дала отцу с гордым видом двенадцать монет и предложила с большей надеждой взирать в будущее. Он засмеялся, потом заплакал, и вышел. Он вернулся полчаса спустя сказать Ирен, что нашел оказию, чтобы ехать в Антиб очень за дешево, но надо выезжать сейчас, потому что возчик хочет заночевать в Андиоле.

— Я готова.

— Нет, мой ангел, — говорю я ей, — ты пообедаешь со своей подругой в пять часов, и возчик подождет. Скажите, чтобы он ждал, г-н Ринальди, моя племянница ему оплатит день; не правда ли, Марколина?

— Конечно; я очень хочу здесь пообедать. Я рассчитываю, что мы уедем только завтра.

Она все правильно рассчитала. Мы пообедали в пять часов, легли в восемь, и мы были безумны, как и в предыдущую ночь; но в пять часов утра мы были уже готовы. Я видел, как Ирен, со своей прекрасной накидкой, рассталась с Марколиной в слезах, как и та другая. Старый Ринальди предсказал мне в Англии большую удачу, и Ирен плакала оттого, что она не занимает рядом со мной место Марколины. Мы встретимся с Ирен через десять лет.

Полчаса спустя мы выехали и проехали пятнадцать постов без остановки. Мы остановились на ночь в Валансе, где нас плохо покормили, но Марколина была довольна. Она весь день говорила со мной только об Ирен; она искренне мне говорила, что если бы могла, она бы увела ее от ее отца, чтобы увезти с собой. Она сказала, что считает ее моей дочерью, несмотря на то, что та не похожа лицом на меня, из-за великой привязанности, которую она к ней испытывает.

— Она говорила мне то же самое; она сказала, что ты любил ее три дня и что ты купил ее девственность за двести цехинов.

— Это правда; но у меня в то время была другая любовь; если бы не это, я выкупил бы ее у ее отца за тысячу цехинов.

— Ты прав. Мне кажется, дорогой друг, что, оставаясь с тобой, я не буду никогда тебя ревновать к твоим любовницам, если только ты разрешишь мне ложиться вместе с ними. Мне кажется, что это из-за моего хорошего характера. Скажи, правильно ли я рассуждаю.

— Ты добра, но ты могла бы быть такой и без страстного темперамента, который тобой владеет.

— Это не темперамент, потому что я могу проделывать это только с человеком, которого люблю; если это женщина, мне неважно, я все равно смеюсь.

— Кто наделил тебя таким вкусом?

— Природа. Я начала в возрасте семи лет. В десять у меня было уже, наверное, более трех или четырех сотен подруг.

— А когда ты начала делать это с мужчинами?

— В возрасте одиннадцати лет отец Молен, мой исповедник, монах Свв. Иоанна и Павла, захотел узнать девочку, с которой я тогда спала; это было в карнавал. Он сделал нам на исповеди отеческое внушение и предложил отвести нас вместе в комедию, если мы пообещаем бросить это баловство за неделю; мы ему обещали, и на восьмой день мы пришли к нему, чтобы уверить, что мы воздерживаемся. На следующий день он явился в маске к тете моей милой, которая его знала и которая разрешила идти, не думая о плохом, потому что, кроме того, что он был монахом и исповедником нас обеих, мы были еще слишком дети; моей милой было только двенадцать лет. После комедии он отвел нас ужинать в ресторан, и после ужина стал говорить о нашем проступке и захотел узнать, как мы это делаем. Он сказал, что этот грех между девочками очень велик, в то время, как между мужчиной и девушкой — ничего особенного, и спросил, знаем ли мы, как устроен мужчина; мы это знали, но сказали ему, что нет. Тогда он сказал нам, что если мы пообещаем ему сохранить все в секрете, он сможет удовлетворить наше любопытство; и мы ему пообещали. Исповедник тут же показал нам свое богатство, и в течение часа сделал нас женщинами; и он так хорошо обставил это дело, что мы сами его просили. Три года спустя я влюбилась в ювелира, потом твой брат насмешил меня, влюбившись и сказав, что может просить у меня милостей, только став моим мужем. Он сказал, что это можно сделать, уехав в Женеву, и удивил меня, предложив совершить это путешествие вместе с ним. Я решилась на это, по глупости, и ты знаешь остальное. Свидетельство того, что я никогда его не любила, — это что я никогда не интересовалась, как он устроен. Он сказал мне в Падуе, где я его побила, что я отлучена от церкви. Я очень смеялась.