Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11

Маркиз д'Арженс подарил мне свои труды. Спросив у него, действительно ли смогу я получить в свое распоряжение их все, я получил ответ, что да, за исключением истории кусочка своей жизни, который он написал в юности и не стал печатать, потому что раскаялся, что написал его.

— Почему?

— Потому что, страстно желая писать правду, я выдал невероятную нелепость. Если у вас возникнет такое желание, отбросьте его как соблазн, потому что, могу вас заверить, что вы раскаетесь, потому что, будучи порядочным человеком, вы можете писать только правду, и, как достоверный писатель, вы обязаны не только не обходить молчанием все, что может с вами случиться, но также и не упускать всех совершенных вами ошибок, а как хороший философ — подчеркивать все добрые поступки, которые вы совершили. Вы должны шаг за шагом себя порицать и себя хвалить. За чистую монету будут приняты все ваши признания, и вам не поверят, когда вы будете говорить правду о ваших преимуществах. Кроме того, вы наделаете себе врагов там, где вы вынуждены будете раскрывать секреты, которые не делают чести персонам, что имеют с вами дело. Если вы не станете называть их имена, о них догадаются, и это будет все равно. Друг мой, поверьте мне, если человеку не позволительно говорить о себе, ему еще менее позволительно об этом писать. Это потерпят только от человека, которого клевета заставляет оправдываться. Поверьте мне: не беритесь никогда описывать свою жизнь.

Убежденный очевидными соображениями, что он мне изложил, я заверил его, что не совершу никогда этой глупости, и, несмотря на это, я приступил к ней вот уже семь лет, и собираюсь идти до конца, несмотря на то, что уже раскаиваюсь в этом. Я пишу в надежде, что моя история не увидит света; я льщу себя надеждой, что в моей последней болезни, став, наконец, мудрым, я прикажу сжечь в моем присутствии все мои тетради. Если этого не случится, читатель меня простит, когда узнает, что писать мои Мемуары — это единственное средство, что я полагаю возможным использовать, чтобы не сойти с ума или умереть от горя от неприятностей, которые заставляют меня испытывать негодяи, что находятся в замке графа Вальдштейна в Дуксе. Занимая себя тем, что пишу десять-двенадцать часов в день, я препятствую черному горю убить себя, либо заставить потерять рассудок. Мы поговорим об этом в свое время и на своем месте.

На следующий день после праздника Тела Господня я покинул Экс, направившись в Марсель, но перед тем, как уехать, я должен сказать пару слов о процессии, которую совершают во всех христианских католических городах в день этого праздника, но который совершают в Экс-ан-Прованс с такими странностями, что иностранец, который не остановится в удивлении перед ними, должен быть тупицей. Известно, что на этой прогулке отца всех сущностей, которого представляют в теле и в духе в Евхаристии, несомой епископом, его сопровождают все корпорации, религиозные и секулярные. Так бывает повсюду, и я об этом ничего говорить не буду. Но что достойно быть отмечено и описано, и что должно поражать, это маскарады, безумства и буффонады, которые там устраивают и представляют. Черт, Смерть, Смертные Грехи, одетые очень комично, дерутся друг с другом, очень сердитые, что должны в этот день общаться с Создателем, крики, свистки, шиканье народа, который высмеивает этих персонажей, и его нестройное пение, которым народные толпы встречают их, издеваясь над ними, учиняя разнообразные проделки, — все это образует спектакль, намного более безумный, чем Сатурналии, и все то, о чем мы читали, творится повсюду в самых экстравагантных проявлениях язычества. Все крестьяне с территории пять или шесть лье в округе, присутствуют в этот день в Эксе, восславляя Господа. Это его праздник. Бог прогуливается только раз в году; в этот день следует веселиться, смешить друг друга. Все искренне так думают, и те, кто противится этому, будут нечестивцами, так что сам епископ, который никак не может все это игнорировать, возглавляет это действо. Г-н де С.-Марк, большой деятель Парламента, говорил мне серьезно, что это превосходно, потому что в этот день в город притекает сотня тысяч франков. Мгновенно осознав эту истину, я не возразил ему ни словом.

Во все время моего пребывания в Эксе я думал о Генриетте. Зная теперь ее настоящее имя, я не забыл то, что она мне сказала через Марколину, и я все время ожидал, что встречу ее в каком-нибудь собрании в Эксе, где я сыграю перед ней персонажа, какого она захочет. Я слышал несколько раз, что произносили это имя в разных разговорах, но остерегался делать расспросы человеку, который его называл, который мог бы подумать, что я знаю эту даму. Я все время полагал, что она должна находиться в провинции, и, решившись нанести ей визит, я остановился в Эксе на шесть недель после моей тяжелой болезни единственно с тем, чтобы явиться к ней совершенно здоровым. Наконец, я выехал из Экса с письмом в кармане, в котором я называл себя, с намерением остановиться у дверей ее замка, вызвать ее и выйти из коляски только когда она сама мне об этом скажет.

Я известил почтальона. Это было в лье с половиной, перед золотым крестом. Мы были на месте. Было одиннадцать часов. Я дал свое письмо человеку, который вышел узнать, чего я хочу, и он сказал, что передаст его ей.

— Разве мадам не здесь?

— Нет, месье, она в Эксе.

— С каких пор?

— Уже шесть месяцев.

— Где в Эксе она живет?

— В своем доме. Она будет здесь через три недели, чтобы провести здесь, как всегда, лето.

— Не позволите ли мне написать ей письмо?

— Вам стоит только спуститься, и я открою вам апартаменты мадам. Вы найдете там все, что нужно.

Я спускаюсь и, едва войдя, останавливаюсь, пораженный тем, что вижу служанку, которая заботилась обо мне во время моей болезни.

— Вы здесь живете?

— Да, месье.

— С какого времени?

— Уже десять лет.

— И как вы пришли, чтобы обслуживать меня?

— Если вы подниметесь, я поднимусь вместе с вами и расскажу вам всю правду.

Она мне сказала, что ее хозяйка послала ее разыскать меня, и приказала ей пойти в гостиницу, где я лежал больной, твердо приказав поместиться в моей комнате, чтобы заботиться обо мне, как за ней самой, и что в случае, если я захочу узнать, от кого она пришла, она должна была отвечать, что от доктора.

— Как это? Врач сказал мне, что не знает, кто вы.

— Возможно, он сказал вам правду, но может быть также, что он получил приказ мадам отвечать вам таким образом. Я не знаю ничего больше; но я удивляюсь, что вы не видели мадам в Эксе.

— Очевидно, она не водит компании.

— Это правда, но она ходит везде.

— Удивительно! Я должен был ее видеть, и не могу понять, как так может быть, чтобы я ее не узнал. Вы с ней уже десять лет. Она изменилась? Не перенесла ли она какую-нибудь болезнь, которая исказила ее черты? Она постарела?