Михаил Ульянов - Приворотное зелье

Нет героя наших дней, который олицетворял бы собой образ того, к чему надо и можно стремиться. Я не призываю к возрождению пресловутого положительного героя, этой умозрительной схемы. В нашей действительности есть живые люди, с которых, а вовсе не с накаченных Шварценеггеров или того хуже, киллеров и проституток, следует брать пример. Я думаю, герой сегодняшнего дня, может, даже не герой в привычном для нас понимании: он не совершает подвигов, не рвется в бой, никого не побеждает… Он мыслитель. Он думает, перед тем как настанет время нового действия. Ему можно верить, на него можно опереться.

Василий Шукшин писал: «В восемнадцать лет самая пора начать думать, ощущать в себе силу, разум, нежность — и отдать бы все это людям. Вот счастье, по-моему. Можно, конечно, принять восемнадцать лет как дар жизни, с удовольствием разменять их на мелочишку чувств, небольших, легко исполнимых желаний — так тоже можно, тоже будет что вспомнить, даже интересно будет… Только жалко. Ведь это единственный раз!»

Да, наше поколение вела идея служения людям. Она была маяком, смыслом нашего существования. Партийная пропаганда использовала, правда, ее в своих целях, и здесь крылся обман, присутствовала большая доля демагогии. Но вот теперь нет этого обмана. Но нет и маяка. Идеи нет. И это очень плохо. Человек должен иметь некую высшую цель своего существования на земле: не ради же «мерседесов», сытого желудка и путешествий на Ямайку наделен он душой и стремлениями.

Мы упустили нашу молодежь. Корень проблемы в том, что мы перестали ее воспитывать, и как раз тогда, когда это особенно необходимо.

Давно известно, что человек воспитанный, с хорошей «детской», менее других способен на плохой поступок, тем более на преступление. Человек растет всю жизнь. Между разными ее периодами нет пограничных столбов. А потому и воспитывать человека, приобщать его к культуре надо всю жизнь.

Говоря о культуре, я имею в виду не столько интеллектуальное развитие человека, его начитанность, знания в области искусства, хотя и это имеет большое значение, сколько умение жить, не мешая другим, умение приносить пользу, не требуя за это лавровых венков, способность делать своими чужие радости и беды. Это и есть духовность, интеллигентность и человечность. Это и есть культура. И еще она заключается в следовании традициям, законам, вере.

А вот когда ничему не подчиняются, ничему не верят, ничего не любят… Культура прежде всего воспитывает не манеру поведения, хотя и ее, а «манеру жизни», восприятия мира как единого целого, в котором твое «я» лишь часть. Но эта малая часть, это твое «я» — единица значимая и ответственная, не безразличная ни для тебя самого, ни для всего общества в целом. Только такое ощущение себя в мире образует личность с чувством собственного достоинства.

Когда я говорю об этом, о первостепенном значении культуры в воспитании человека, каждый раз впадаю в странное состояние — безусловной своей правоты и полного бессилия ее доказать. Мне трудно делать это, видимо, потому, что доказывать приходится аксиому.

Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь, сказал поэт. Призвание театра — быть помощником в этом труде. Но сегодня, как никогда прежде, он одинок на этом своем пути. Он борется один за свое выживание, и борется отнюдь не с тенями.

Театру противостоит несокрушимая сила, именуемая телевидением. Монстр этот лишает воли, оболванивает: сиди себе и жуй мякину сериалов, купайся в бесконечных «мыльных операх», полощи чужое белье в разных ток-шоу, смотри и про то и «про это»…

Нельзя, конечно, не признать огромного значения телевидения не только как самого массового и быстрого средства информации, но и как просветителя в различных областях науки и той же культуры. Для негородского жителя телевизор — единственное окно в мир. Время культпоходов в театр прошло безвозвратно, кинопрокат приказал долго жить, отечественный кинематограф «приказал» долго спорить о том, существует он или нет. Телевидение спасает людей где-нибудь в глубинке от полного одичания. Есть умные передачи, интересные фильмы, спектакли. И это хорошо, что многим теперь доступно общение с прекрасным. Плохо, что телевидение приучает зрителей к восприятию искусства как повседневности, между делом, среди бытовых забот. А к восприятию прекрасного человеку надо подготовиться, душевно настроиться на свидание с ним.

Казалось бы: ну, выруби ты этот ящик — и дело с концом! Но не могу: телевизор стал чем-то вроде наркотика — не посмотришь его день, и вроде напрасно этот день прожил. Меж тем как раз наоборот: зачастую именно время твоего сидения у телевизора прожито зря. Ты сам ничего не совершил, не прочитал ничего полезного и душу возвышающего, и жизнь прошла мимо тебя.

Телевидение может вдолбить в наши головы любую идею. Ты будешь противиться этому, сопротивляться, но она, эта идея, непременно настигнет тебя и пронзит.

Врач психоневролог показал мне как-то одну женщину. Внешне вполне нормальная и рассуждает вроде здраво. На самом же деле она больная. Она уверяет всех, что с экрана телевизора исходит пучок лучей, и когда он попадает на нее, начинает нестерпимо болеть голова.

Симптоматичное явление, тем более что связано оно с телевизором. Не каждый даже здоровый увернется от его невидимых лучей.

Сегодня позицию за позицией завоевывает Интернет, затягивая в свои сети даже могущественное телевидение.

Меня во всей этой сложнейшей взаимосвязи явлений интересует, естественно, настоящее и будущее театра. Так хочется, чтобы он уцелел среди всех этих достижений цивилизации. Не только уцелел, но и сохранил свою живую душу.

Это далеко не каждому человеку сегодня удается. Компьютеризация всего и вся представила нас миру раздетыми во всех смыслах. Захочет кто-нибудь все узнать обо мне, нажмет нужные кнопки, высветит меня на экране и будет изучать, так и эдак вертеть мою бессмертную душу.

Меня лично удручает эта «жизнь на свету»: страницы в Интернете, все эти, по западному образцу, толки на экране, в СМИ, в книжных изданиях — про женитьбы, разводы, любовниц и т. д. Когда я читаю в книге ныне здравствующего автора его откровения о «немладенческих» забавах, любовных историях, мне становится просто страшно. Не за него страшно. Ведь любовь, если она не лишь к себе, великому, — чувство обоюдное, и разве это по-мужски — не подумать о чести другого человека, тем более женщины? Мне говорят: а люди это с удовольствием читают, им интересно. Вполне возможно. Но я считаю, что только сам человек вправе решать, что о нем могут знать другие, а что нет. Когда же это решают или решается без его участия, он делается еще более беззащитным.