Геннадий Семенихин - Послесловие к подвигу

"Завтра уезжаем". - "Куда, если не секрет?" - поинтересовался Федор. "В Берлин, - последовал краткий ответ. - Там будете долечиваться, а остальное потом". В специальном поезде, отходившем из Смоленска в Берлин, все купе мягкого вагона были заняты военными, и только они с Хольцем, одетые в штатское, ощущали на себе вопросительные взгляды. Поезд подолгу простаивал на промежуточных станциях, а под Оршей раздались нестройные винтовочные выстрелы, истошные крики:

"Аларм!" Оказалось, что горсточка партизан, сделав завал, обстреляла состав. Перед обедом, захватив полотенце, Федор прошел в уборную умыться и с замиранием сердца остановился у окна, за которым проплывали поля и перелески Белоруссии. "Вот бы раскрыть его и на счастье спрыгнуть под откос. Поезд промчится, а я смогу бежать на восток, в надежде пересечь линию фронта, вернуться к своим". Он несколько раз попытался сдернуть вниз окно, окно оказалось закрытым намертво. В ярости он ударил кулаком по стеклу, но оно не дало ни малейшей трещины, осталось безразличным к сильному удару, как надежная каменная стена. Пуленепробиваемое - понял Федор. Он слишком долго пробыл в тесном туалете, а когда вышел в коридор, у самой двери, весь напружинившись, стоял полковник Хольц и укоризненно качал лысеющей головой, не сводя с летчика холодных глаз.

- Господни майор, ах, господин майор. Как же вы забыли о том, что в вагоне-ресторане нас уже давно ждут бифштексы. - Помедлил и добавил как бы между прочим: - К тому же я вас очень прошу, не повторяйте больше этих безнадежных экспериментов.

И тогда Федор окончательно понял, что путь у него только один: отрешившись от необдуманных попыток бежать из плена, зарабатывать доверие Хольца и ждать удобного случая. Он стал чаще ему поддакивать в их длительных беседах, с удовольствием принял его предложение изучить немецкий язык в тех пределах, в каких он мог потребоваться для переучивания на новый для него истребитель "Мессершмитт-109". Ежедневно в двенадцать дня к нему приходил облезлый субъект в древнем пенсне, поношенном пальто с рыжим воротником из искусственного меха, некогда живший в России, но вывезенный сердобольными родителями в Берлин сразу же, как только грянула революция. Ровно час, минута в минуту, занимались они грамматикой и переводом, а потом Федор отводил его в ресторан и угощал сосисками и чашкой суррогатного кофе. Немец пил кофе мелкими глотками и с увлечением вспоминал, какие были в трактире у Тестова блины с икрой и расстегаи, каким ароматным был шустовский коньяк и как на масленицу залихватски скакали по Тверской на тройках.

- А теперь у вас очень плохо, - говорил пожилой немец, - кушать нечего, а Сталин - тиран, гонит вашу молодежь под немецкие пушки и танки.

- Да, плохо, - подтверждал Федор, - да, Сталин тиран.

Хольц приносил ему газеты и пестрые иллюстрированные журналы, рассказывающие о том, как армия фюрера громит советские войска. У майора Нырко радостно билось сердце, когда читал он скудные сообщения о том, что большевики предприняли под Москвой фанатическое контрнаступление, потеряли при этом много людей и боевой техники, а немецкие войска с целью выпрямления фронта отошли лишь на небольшое расстояние и прочно удерживают те рубежи, на которых высшее командование приказало им остановиться для перегруппировки.

Однажды за этим занятием его застал внезапно вошедший Хольц и, сдвинув брови, сухим голосом спросил:

- Радуетесь?

- Да какое вы имеете основание так думать! - возмущенно выкрикнул в ответ Нырко. - Мне дорога туда отрезана.

- Это верно, - протянул полковник, не сводя с него пытливых глаз. Одевайтесь побыстрее, господин Нырко. Машина у входа в гостиницу. Нам с вами надо посетить ещё одно медицинское светило и договориться о процедурах. Я тешу себя надеждой, что в конце марта вы уже сможете танцевать.

"Черт с ним, если это даже был и сам Геринг, - подумал Федор, возвращаясь к действительности. - Нет ничего бездарнее глупой, неосмысленной гибели. Она никогда не была моей целью".

* * *

Федор и предполагать не мог, что он так быстро станет летать на "Мессершмитте-109". Его инструктор, невысокий, но крепко сбитый, удивительно рыжий оберлейтенант Золлинг, после третьего тренировочного полета на двухместной машине выбрался из кабины, прихрамывая (он был ранен в декабре сорок первого над Клипом, когда еле-еле ушел от преследующих МиГ-3 и после этого направлен в учебный центр), подошел к Нырко и протянул ладонь с короткими, будто обрубленными пальцами.

- Зер гут, русский! - улыбнулся он всем своим обветренным лицом, покрытым мириадами рыжинок. - Последний полет ты весь от начала и до конца проделал самостоятельно. И взлет, и набор высоты, и заход на посадку! - все зер гут!

- А вы бы после двух провозных на нашем "ишаке"

самостоятельно по кругу слетали бы? - насмешливо спросил Нырко.

Золлинг схватился за живот и оглушительно захохотал:

- Да ты лучше любого конферансье, Федор! Я - и на "ишаке", на этой рус фанера! Шалишь, приятель. А кто потом будет мою дочь Ренату воспитывать? И за десять тысяч марок не согласился бы. - И он горделиво махнул рукой в сторону самолета, из которого они только что вылезли на стоянке. - Разве можно сравнить "ишак" и наш "мессер", как вы его называете!

"А ведь он в сущности прав, - подумал про себя Нырко, - действительно, летать на нашем И-шестнадцать гораздо сложнее и мастерства требуется значительно больше. А тут на третьем полете я уже самостоятельно производил весь пилотаж. Немец только был наготове исправить возможную ошибку".

- Немецкий "мессершмптт" зер гут! - сказал Федор и заулыбался.

Золлинг одобрительно поглядел на него.

- Полагаю, первый самостоятельный полет на "мессерышитте" вы должны сегодня отметить в нашем офиперском казино. Имею ли я, инструктор, право рассчитывать на пару рюмок коньяку?

- За чем же остановка, Вилли? - дружелюбно рассмеялся Нырко. - Я же честный и благородный ученик.

Так что рассчитывайте на целый русский стакан, а не на две рюмки.

Поздно вечером они поднялись на второй этаж офицерского казино, построенного, как здесь говорили, перед самым наступлением на Советский Союз на окраине авиационного городка. Большие окна были плотно завешены маскировочными шторами. В огромном зале ярко блистали люстры, над стойкой бара поднимались сизые облака папиросного дыма, официанты бегали с подносами, на которых стояли тяжелые кружки с пивом, отчаянно бубнил джаз. Перед возвышением, предназначенным для музыкантов, топтались несколько пар. Подвыпившие черноволосые парни в летной форме танцевали какое-то стремительное танго, самым бесцеремонным образом прижимая к себе густо накрашенных партнерш. Золлипг презрительно передернул широкими плечами: