Геннадий Семенихин - Послесловие к подвигу

- Мама моя! Да что он может сделать один против трех скоростных монопланов.

Набрав высоту, Федор пошел в атаку. Лишь на какое-то мгновение подумал он ещё об одной паре глаз:

светло-зеленых, подернутых грустью долгой разлуки. "Эти глаза простят мне все, кроме трусости!" - решил Федор. Из задних кабин трех "юнкерсов" стрелки-радисты открыли огонь по его истребителю. А Федор, почти не маневрируя, сближался с левым ведомым "юнкерсом", и когда до того было уже рукой подать и он отчетливо различил скованное паническим ужасом лицо стрелка, хлестнул по бомбардировщику долгой пушечной очередью.

И когда убедился, что разваливается взорвавшийся правый мотор, закричал в буйной радости самому себе:

"Ура!" Пламя на "юнкерсе" переметнулось на кабину и фюзеляж. Видимо, убит был пилот или вышло из строя рулевое управление), потому что с большой высоты вражеская машина с ревом помчалась вниз. Короткой грозной тенью Федор уже навис над машиной ведущего. Успел заметить на фюзеляже огромного желтого тигра и ожесточенно нажал на гашетку, зная, что промахпуться с такой дистанции попросту нельзя. Нажал и внезапно облился холодным потом. Трассы не было. Или пушку заклинило, или в горячке боя он расстрелял по первому "юнкерсу" весь боекомплект, но очереди не последовало.

Он шел, как привязанный, на той высоте над вражеским самолетом, на которой вражеский стрелок не мог его достать огнем своей турельной установки, и запекшимися губами яростно повторял:

- Подожди, фашистская сволочь... погибать, так с музыкой!

Федор чуть-чуть убрал газ, позволив бомбардировщику лишь на полкорпуса удалиться, и медленно стал снижаться над его хвостом. Увидел в задней кабине окаменевшее лицо рыжего стрелка-радиста, отпрянувшего от турели и поднявшего вверх обе руки. Отдав от себя ручку, Федор все опускал и опускал винт до того мгновения, пока он не врезался в дюраль высокого киля с черной свастикой. Страшная дрожь охватила его самолет. Федора сорвало с привязных ремней, а силой таранного удара маленький "ишачок" был отброшен в сторону, так что очутился над третьей, последней фашистской машиной. И тогда, больше ни о чем не думая, Федор обрушил свой самолет на левую плоскость "юпкерса". Одним дымным клубком падали они на землю, но Федор понимал, что разгоряченный мозг не отказался повиноваться ему.

Собрав все силы на каком-то витке, Нырко выбросился из полуразрушенной кабины, раскрыл парашют. Зеленое поле родного аэродрома стремительно понеслось навстречу, а ветер остудил исцарапанное, кровоточащее лицо, придал силы.

К нему, распростертому на земле, подъехала санитарка, голос полкового врача вернул к действительности. - Носилки, и в госпиталь! - выкрикнул врач.

Нырко медленно оттолкнулся от земли, встал сначала на четвереньки, потом, убедившись, что голова не закружилась, поднялся во весь рост.

- Никакого госпиталя! Сначала я должен доложить.

И, волоча за собой парашют, медленными неверными шагами Федор двинулся к землянке, где размещался командный пункт. До неё было метров двести, не больше.

Он шел эти метры с величайшим трудом, медленно-медленно, хотя шаг его не слабел. И так же медленно ехала за ним, подпрыгивая на аэродромных кочках, санитарная машина.

Когда он спустился в землянку, командир дивизии стоял над пестрой картой района боевых действий, разостланной на деревянном столе. Вошедшего он заметил не сразу. А Федор поднес ладонь к расцарапанной щеке, так что её пальцы очутились у виска, и усталым, но торжествующим голосом доложил:

- Товарищ генерал! Возвращаясь с боевого задания, старший лейтенант Нырко встретил над аэродромом звено "юнкерсов", намеревавшихся отбомбиться по шгабу фронта, и вступил в бой. Один самолет сбил борговым оружием, два других таранил. В бою потерял машину.

Сам жив!

- Нырко! Паш комэска! - закричал генерал. - Да неужели же это ты таких отборных зверюг уложил?! - и бросился его обнимать.

В тот же день ему присвоили звание капитана, а через неделю назначили исполняющим обязанности командира полка, потому что майор Костромин не вернулся из боевого вылета. В начале сентября, когда горькие дороги отступления привели полк к Вязьме, на счету у Нырко было уже пятнадцать сбитых вражеских самолетов, а в петлицах появилась вторая шпала.

На самом интересном месте его воспоминания были прерваны отчаянным всхрапом интенданта. Птицын не то чтобы захрапел, а попросту завыл, отчего и сам неожиданно проснулся.

- Я, кажется, того, товарищ майор, - проговорил оч смущенно, - покоя вам своими руладами не дачал?

- Да нет, ничего, - усмехнулся Нырко. - На войне, как на войне. К любым шумам привыкать положено. - Летчик вгляделся в его одутловатое лицо и неожиданно спросил: - Послушайте, сосед, а вы живого немца при оружии и амуниции хоть раз видели?

Птицын удивленно заморгал.

- Нет, Федор Васильевич. А вы?

- Я тоже не видел, - рассмеялся вдруг Нырко.

- Ну да? - озадаченно произнес Птицын.

- Вот вам и "ну да", - ещё веселее подтвердил майор. - Только в воздухе видел. Но ведь там толком ни лица, ни того, что на этом лице написано, не разберешь.

- Вот и дай бог нам его никогда не видеть, этого проклятого фашиста, откликнулся Птицын.

4

После обеда наступал традиционный час отдыха. Но Федору не спалось. В квадрате полураспахнутого окна оп видел четко впечатанные в голубое безоблачное небо верхушки корабельных сосен, выбегающих за пределы госпитального двора к проходной будочке, за которой бесконечным движением фронтового дня шумело магистральное шоссе Москва - Минск. Беспокойный гул авиационных моторов не смолкал в этом небе, и, прислушиваясь к нему, Федор безошибочно определял типы пролетающих самолетов - то надтреснутый сухой звук пролетающего на малой высоте "Ильюшина", то звонкий переливающийся гул "Петлякова", то до боли знакомый родной свист "Яковлева", то заунывное уханье забравшегося на большую высоту "хейнкеля". Увлеченный этим, он не сразу обратил внимание на шум в коридоре, возникший почти у самой двери.

- Не пущу я вас, товарищи командиры. Как хотите, пе пущу! - решительно протестовала медсестра Лиза. - В третий раз говорю, что сейчас у раненых мертвый час.

- И кто его только назвал мертвым, - возмущался ей в ответ знакомый голос. - Мы сейчас, сестренка, из вашего мертвого быстро живой час сварганим!

- Да дайте же хоть раненого предупредить, - постепенно сдавалась медсестра.

- Стрелка, - громко окликнул её Нырко. - Кто это там шумит?

- Да к вам пришли, товарищ майор.

- Так пропусти их, я же все равно не сплю.

Два летчика, два самых дорогих человека, два послапца из того чудесного мира, откуда надолго выбыл Нырко, перешагнули порог палаты.

- Ребятушки! - воскликнул Нырко. - Вы и представить себе не можете, до чего я вам рад. Вы же сюда запах аэродрома притащили на пропыленных своих гимнастерках.