Ежи Климковский - Я был адъютантом генерала Андерса

В первых числах марта вернулся из Москвы Гулльс и сообщил, что вопрос о эвакуации почти решен, это дело лишь нескольких дней, и что англичане готовятся в Пахлеви к приему двадцати семи тысяч солдат. Андерс этому весьма обрадовался, но не показал вида. Наши руководящие деятели уже не скрывали своих мыслей о необходимости как можно скорее покинуть границы СССР. Находили ряд поводов, а прежде всего выдвигали такие аргументы, как отсутствие вооружения, недостаток продовольствия, вредные климатические условия, сами же были убеждены в том, что весной немецкое наступление навсегда перечеркнет успехи Красной Армии. Одним словом, надо бежать, пока не поздно.

В первых числах марта 1942 года к нам в Янги-Юль приехал командир 5-й пехотной дивизии генерал Борута-Спехович. У него с Андерсом состоялось несколько бесед. Он выглядел расстроенным. Одним из срочных вопросов, которые следовало решить, был вопрос о подполковнике Берлинге. Между Борутой и Берлингом произошло столкновение, в результате чего Борута наложил на него дисциплинарное взыскание. Сейчас он просил Андерса снять Берлинга с должности начальника штаба и отозвать из 5-й дивизии. Андерс обещал это сделать. Тем более, что он и сам не любил Берлинга и относился к нему недоброжелательно. Он предложил Боруте передать приказ о явке Берлинга в штаб армии в Янги-Юль.

Однажды, когда Борута прогуливался по саду, я подошел к нему. В завязавшемся разговоре на тему о польско-советских отношениях и уходе нашей армии (Андерс информировал Боруту о своих стараниях и намерении вывести Польскую армию) я старался показать принципиальную ошибочность такого шага, а также его политические последствия. Я сказал, что нам следует укрепить свою позицию на советской территории и стремиться к более тесному сотрудничеству. Я считал, что генерал, поддерживавший сам очень хорошие отношения с советскими офицерами и даже получивший от них в подарок саблю, правильно поймет мое стремление и поддержит его. Мы обсуждали общую военную ситуацию. Я описал ему очень подробно обстановку в Лондоне, при этом старался возможно правдивее показать неспособность к действию и низкий моральный уровень лондонского руководства. В заключение я сказал, что мы должны рассчитывать только на себя. Борута, казалось меня понял, кивал в знак согласия головой, но сам определенно не высказывался. Я очень ценил и уважал этого генерала как одного из немногих честных и порядочных военачальников. Мне казалось, что я его убедил. Мы расстались в самом полном согласии.

Однако все вышло иначе, чем я надеялся.

Андерс всячески обманывал Боруту, старался сделать его сторонником своих планов, обещал ему различные должности. Однако Андерс фактически был заинтересован лишь в одном: как бы избавиться от Боруты, так как видел в нем своего соперника. Он помнил, что обещал Борута Сикорскому и боялся, что он единственный, может помешать его намерениям, как только поймет их.

В начале марта командование армией получило от генерала Хрулева телеграмму, извещавшую о снижении нормы продовольственных пайков на двадцать шесть тысяч. Это казалось каким-то страшным недоразумением. Соглашение было подписано главами государств, поэтому, хотя Хрулев и являлся начальников снабжения Красной Армии, все же он не мог самостоятельно без предупреждения издать такой приказ. Андерс обратился по этому вопросу непосредственно к Сталину и поставил в известность об этом посольство, при этом проявлял большую нервозность. Лишь Гулльс был спокоен и заверил, что это ничего не значит, поскольку мы находимся в процессе эвакуации.

Примерно 15 марта Андерс был вызван в Москву к Сталину. Направляясь туда, он взял с собой Окулицкого и меня, с нами поехал и Гулльс, имевший какие-то дела в военной миссии. По пути в Москву мы не остановились в Куйбышеве, так как Андерс не хотел перед приемом у Сталина разговаривать с послом Котом, а к тому же он опасался, что Кот захочет поехать в Москву вместе, а это, как он говорил, было ему весьма некстати.

В Москве мы остановились в гостинице «Националь». На следующий день, 17 марта, во второй половине дня в Генеральном Штабе состоялось совещание. На нем присутствовали Андерс вместе со мной и генерал Памфилов с двумя штабными офицерами. Протокол совещания вел я. Памфилов принял нас сердечно. Попросил к столу совещания подать бутылку вина, чтобы, как он выразился, «не было скучно». Когда мы перешли к существу вопроса, Андерс начал жаловаться на отсутствие вооружения. Памфилов ответил, что для обучения у нас оружия больше чем достаточно, значительно больше, чем в советских дивизиях, где предварительное обучение проводится с деревянным оружием, имитирующим настоящее. Мы сами видели это в воинских частях Ташкентского гарнизона. Когда советские дивизии прибывают в прифронтовую полосу они получают новое оружие и полное оснащение. Памфилов спросил, когда польские части смогли бы включиться в боевые действия. Андерс давал уклончивые ответы. В конце концов в ответ на настойчивую просьбу высказаться точнее Андерс заявил, что не раньше чем через шесть месяцев, и то не уверен в этом сроке, так как общее состояние здоровья личного состава очень плохое. Памфилов при этом даже вздрогнул. Поднятую рюмку задержал у рта и поставил на стол. Этот ответ его явно поразил. Впрочем, он не скрывал своего удивления и недовольства.

Памфилов выразил недоумение, что солдаты обучаются уже полгода и еще не готовы, неужели им нужно еще шесть месяцев. Ведь это старый, обученный солдат. Он сказал, что в Советском Союзе такой солдат после трех, самое большее четырех месяцев подготовки идет на фронт, почему же польскому для этого нужно более года, ведь новобранец обучается значительно быстрее.

Затем он внес такое же, как и генерал Жуков, предложение ввести в бой хотя бы только 5-ю дивизию, которая, как ему известно, полностью готова, что подтвердили недавно проведенные боевые стрельбы и учения. При этом Памфилов подчеркнул значение этого шага не только с военной точки зрения, но с политической и пропагандистской.

Однако Андерс об этом и слышать не хотел. Он ответил, что не согласится посылать отдельные дивизии, хочет организовать и ввести в бой целую армию одновременно. Стало совершенно ясно, что отсрочка посылки на фронт наших частей до тех пор, когда будет готова вся армия, является ничем иным, как отказом.

Если 5-я дивизия могла идти на фронт хоть сейчас, 6-я дивизия через несколько недель, а 7-я через два месяца, то о 8, 9, 10 дивизиях вообще ничего нельзя было сказать, фактически они могли быть готовы не раньше, чем через десять месяцев. Ждать, пока все дивизии будут готовы и держать готовую армию в полном бездействии — этого ничем нельзя было объяснить. Тем более, что соглашением предусматривалось использование не только целых соединений, но даже формирований меньше дивизии. Совершенно очевидно, что Главное командование Красной Армии могло на основе соглашения издать обычный приказ о следовании дивизии на фронт; если этого не сделали, то следует полагать лишь потому, что не хотели обострять и так напряженных отношений.