Вадим Андреев - Дикое поле

По утрам, еще до восхода солнца, все заключенные — шестьдесят семь человек, жившие в той же комнате, что и Осокин, — выводились на задворки, где прямо в дюнах была вырыта длинная выгребная яма. В первый день, когда начали рыть эту яму, прошел слух, что заключенные роют ее для себя. С Пьером Ренаром, крестьянином-эпилептиком из Ла-Бре, от ужаса случился припадок: он упал на дно узкой траншеи и забился в судорогах. Пьер издавал нечленораздельные звуки, похожие на урчанье, обильная пена выступила на почерневших искривленных губах. Когда его вытащили из траншеи, он еще долго бился на промерзшей звонкой земле. Яма была с двух сторон окружена низким заборчиком, состоявшим из столбов и перекладин. Заборчик был прозван куриным насестом — perchoir de poules; вскоре это прозвище стало обозначать вообще отхожее место. По ночам было разрешено пользоваться маленькой детской уборной, конечно, испорченной; здесь же посередине стоял чан для умывания с грязноватой, всегда немного мыльной водой. Олеронцы, намылив тряпочку, старательно растирали грязь по лицу и по шее.

Осокин каждое утро раздевался донага и мылся с головы до ног. В ледяном воздухе пар поднимался отчего тела, как в бане. Потом он тщательно брился и делал гимнастику, которую он не выносил и к которой не мог приучить себя на воле. Затем из кухни, где работал Жак Фуко, приносили коричневую бурду, которую, как говорили заключенные, варили рядом с кофе. Впрочем, на еду все же жаловаться не приходилось: уже на другой день после ареста с воли начали приходить посылки. Часть, конечно, застревала в руках контролировавших посылки солдат, но кое-что доходило и до заключенных. После утреннего кофе начинался бесконечный, до самых краев наполненный бездельем, тягучий день. Изредка только выпадали наряды — колка дров на кухне или уборка комнаты.

Поначалу арестованные были разделены на группы по географическому признаку: представитель каждой деревни получал пищу на всех своих односельчан, присутствовал при сортировке и просмотре посылок, договаривался о нарядах, выпадавших на его группу. Но между самими заключенными вскоре образовались свои объединения. Здесь было свое «болото» — олеронские крестьяне, многие из которых раньше торговали с немцами и неплохо на этой торговле нажились, никакой политикой не занимались, и причина их ареста оставалась для них непостижимой. «Болото» мечтало только об одном — как можно скорее вернуться домой, к земле; время шло, поля оставались невспаханными, виноградники неподстриженными, вино непроданным. Были среди арестованных и «мушары» — наседки, подсаженные для внутреннего шпионажа. Их быстро вывели на чистую воду, остерегались при них говорить о политике, и они никому особенного вреда не приносили.

Кроме того, образовалась группа участников Сопротивления. Их было совсем немного — человек двадцать из двухсот сорока заключенных в «Счастливом доме» и в цитадели Шато. В этой группе установились совершенно необычные товарищеские отношения. Участники узнавали друг друга по целому ряду незаметных признаков, ничего не говорящих постороннему глазу: по манере разговаривать с немцами, по тому, как менялась беседа, если к разговаривающим приближался «мушар», по осведомленности в последних политических событиях, по отношению к России. Узнавали друг друга и по связи, которую иногда удавалось проследить через кого-то, о ком знали точно, что он состоит в Сопротивлении. Таким человеком для Осокина оказался Рауль, и вскоре друзья сен-пьерского булочника стали его друзьями. Для такой крепкой дружбы в другом месте и в другое время понадобились бы годы, но здесь, в «Счастливом доме», она возникала внезапно, ярко и весело — не дружба, а почти влюбленность.

С утра в комнате № 4 царило большое оживление: после долгих хлопот заключенные добились того, что посередине комнаты была поставлена железная печка — до сих пор помещение согревалось просто дыханием. Несколько человек, с перепачканными сажею лицами, еще продолжали возиться около печки, не имея сил отойти от железного столба, накаленного, докрасна. В глубине комнаты, около дверей, ведущих в коридор, дежурили двое немецких часовых.

«Как им, должно быть, скучно!» — думал Осокин, лежа на своей узкой койке и глядя на часовых. Они были в стальных шлемах и шинелях: несмотря на печку, в комнате стоял холод, — как всегда, когда ветер дул с севера. «У того, справа, даже красивое лицо. О чем он думает? Он не может не понимать, что война проиграна. И все-таки пока что это он меня сторожит, а не я его». На другого часового Осокин старался не смотреть: тот очень напоминал ему немца в шапке с длинным козырьком. «Даже усики такие же, и если он снимет шлем, у него, пожалуй, окажется такая же лысина вроде тонзуры…» С каждой минутой Осокину становилось все неприятней. «Может быть, и этот убивал детей?» Осокин встал с узкой койки, на которой он лежал поверх одеяла, закрывавшего грязный соломенный матрац, и подошел к окну. Внизу виднелась кирпичная труба с прогоревшим железным щитом, покрытая толем крыша кухонного барака, склон дюны, заросший жесткой травою, и дальше — широкая полоса серого зимнего моря. Вдали темнел каменный куб Боярдвильского форта, даже и в отлив окруженного со всех сторон глубоким Морем. Слева, на северо-западе, тянулась опушка Боярдвильского леса. Вдоль опушки и по гребню дюны была протянута колючая проволока, отгораживавшая «Счастливый дом» от внешнего мира. Километрах в четырех сквозь серую мглу проступали маленькие маяки, отмечавшие вход в порт острова Экс.

«Рауль предупредил французские части Экса о готовящемся нападении, но кто знает, произошло ли сам нападение?» Осокин взглянул в ту сторону, где была койка Рауля. Рауль вместе с двумя рыбаками из Котиньера играл в белот. Осокин избегал часто с ним разговаривать, так как был уверен, что среди шестидесяти семи заключенных, находившихся в комнате № 4, есть люди, специально интересующиеся Раулем.

Самым неприятным ощущением здесь была все-таки неизвестность. В декабре немцы устроили три облавы, одну за другой, и на Олероне, по слухам, было арестовано больше двухсот человек. Большинство никакого отношения к Сопротивлению не имело и, по-видимому, было взято в качестве заложников. На допросы пока не вызывали.

По-прежнему стараясь не смотреть в сторону часового с рыжими усиками, Осокин прошел на другой конец комнаты, где за деревянным столом играли в бридж молодой нотариус Жульяр, владелец лимонадной фабрики Курно, его сын, горбатый молодой человек, и бывший мэр деревни Котиньер Ле Сельер. Эти четверо были представителями олеронской буржуазии и сторонились простых крестьян. Через Рауля Осокин знал, что горбатый Курно — деятельный член Сопротивления.