Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин

Под предлогом более важных, шведских, дел светлейшего вместе с В.Л. Долгоруким отозвали в Петербург, и князь затаил на Бестужева злобу, решив во что бы то ни стало изжить его со света [5] В делах со Швецией Меншиков тоже оставил «след»: за небольшую взятку он выдал шведскому посланнику в Петербурге важные государственные секреты и нанёс большой вред политике России в отношении этой страны. . Анна Иоанновна обращалась и к Меншикову, и к его дочерям Дарье и Варваре, и к вице-канцлеру А.И. Остерману (1686—1747) [6] О. Генрих-Иоханн-Фридрих, барон, потом граф, на русской службе с 1704 г., в 1721 г. заключил Ништадтский мир со Швецией и пожалован Петром I в бароны, с 1723 г. вице-президент Коллегии иностранных дел, с 1726 г. член Верховного тайного совета, с 1731 г. кабинет-министр, в 1740—1741 гг. генерал-адмирал и высший начальник военно-морского ведомства. Арестован Елизаветой Петровной при восхождении на трон и приговорен к смертной казни, но был помилован и вместе с супругой Марфой, урожд. Стрешневой (1698—1781), отправлен в ссылку в Берёзов, где и скончался. Русский историк Д.А. Корсаков так характеризует О.: «Вся жизнь О. — упорный и постоянный труд, всё его нравственное содержание — хитрость, лукавство, коварство и интрига… Всегда сдержанный, методичный и последовательный, О. постоянно действовал наверняка. Он точно следовал пословице: “Семь раз смеряй — один раз отрежь“. На Россию он смотрел как на арену для своих честолюбивых, но не корыстных целей. О. был “честный немец” и оставил в истории свой образ воплощением дипломатической увёртливости и придворной эквилибристики, он не запятнал своего имени казнокрадством и лихоимством; в частной жизни он был в лучшем смысле слова немецкий бюргер: человек аккуратный и точный, он любил домашний очаг, был примерный муж и отличный семьянин». с просьбой вернуть ей Петра Михайловича обратно в Митаву, «понеже мой двор и деревни без него смотреть некому…» , но всё было безуспешно. «Бог свидетель, что я во всём разорилась, понеже он о всём знает в моём доме и деревнях», — писала она Д.А. Меншиковой. Осенью 1726 года Пётр Михайлович по настоянию Меншикова предстал перед Верховным тайным советом и был с пристрастием допрошен о своих действиях в Курляндии, но совет ничего неправильного в действиях Бестужева не усмотрел. К тому же в дело вмешалась «матушка-заступница» Екатерина I, которая признала, что Бестужев был не без вины, но наказывать его не стала, и Пётр Михайлович благополучно вернулся в Митаву.

Туда же с секретной миссией успокоить курляндцев относительно действий Меншикова и получить дополнительные сведения о настроениях курляндцев выехал генерал-майор Антон Мануилович Девиер (1682—1745), зять Меншикова. Девиер, в отличие от своего тестя, человек честный и скромный, встретился с Морицом и вынес из беседы с ним вполне положительное мнение. Мориц Саксонский в обмен на согласие Дивиера содействовать его браку с Анной Иоанновной, предложил ему взятку в размере 10 тысяч экю, но Антон Мануилович решительно отверг «это странное предложение, предполагающее подлые и низкие чувства… оскорбительные для честного человека».

Петербург стоял на своём, по-прежнему считая кандидатуру Морица вредной, и дал указание Бестужеву просить Августа II соглашаться на избрание герцогом Меншикова. Король польский и курфюрст саксонский, известный своими кознями и хитростями, ответил Бестужеву ничего не значащей фразой:

— Всё то, что со стороны её величества мне приходит, очень мне приятно.

И на том все переговоры с ним прервались.

В связи с предстоящим в Гродно сеймом в Польшу был послан П.И. Ягужинский, который своей горячностью пользы большой русскому делу тоже не принёс. Он испытывал к Меншикову неприязнь, буквально въехал в курляндское дело «поперёк» и при этом не утерпел, чтобы не задеть Меншикова. В свою очередь посланник Екатерины I в Варшаве М.П. Бестужев-Рюмин в письме к сестре Аграфене критиковал Ягужинского за протекционизм в отношении какого-то поляка Голембовского и за намерение сделать его резидентом в Польше, чего, по мнению Бестужева, делать никоим образом было нельзя: поляк и русский резидент в Польше!

Курляндское дело кончилось тем, что в конце лета 1727 года в Курляндию для «наведения порядка» во главе войска из 5 полков отправился генерал-аншеф П.П. Лейси. Мориц Саксонский укрепился со своими сторонниками на о-ве Османтен, но при появлении русских солдат бросил всё и сбежал во Францию [7] Там Морицу повезло больше: он стал маршалом Франции и способным полководцем. . Союзная Вена одобрила действия России в Курляндии, и конфликт угас.

Благодетельница Екатерина I вскоре почила в Бозе, и Россией стал править внук Петра I — царь-отрок Пётр И. Над головой П.М. Бестужева-Рюмина снова сгустились тучи. Весной 1727 года на обер-гофмейстера был сделан анонимный донос. Аноним на польском языке обвинял Петра Михайловича в хищениях казны герцогини, в самовластных действиях и распутном образе жизни. Бестужев медлил, герцогиня просила Петербург не отзывать его, но ехать всё равно пришлось. Верховный тайный совет потребовал от Бестужева представить отчёт о суммах, истраченных на выкуп заложенных земель Анны Иоанновны. Пока Бестужев отвечал на вопросы Верховного тайного совета, Анна Иоанновна неустанно «бомбардировала» письмами канцлера А.И. Остермана (1686—1747) и других сановников и просила вернуть ей Бестужева-Рюмина: «…я к нему привыкла, а другому никому не могу поверить». Но гроза снова миновала: то ли подействовало заступничество безутешной герцогини, то ли отчёт обер-гофмейстера произвёл на «верховников» благоприятное впечатление, то ли всем было недосуг.

А в сентябре Меншиков пал, и в конечном итоге Бестужев-Рюмин был оправдан. Но пока Анна Иоанновна умоляла самого Петра II вернуть ей его в Митаву и пока её просьбе мешал отнюдь не заинтересованный в этом вице-канцлер Остерман, место Петра Михайловича при ней занял Бирон. Ведь сердце женское не камень. Теперь, как тогда говорили, в случае оказался бывший конюший герцогини.

Это был удар посерьёзней, чем обвинение в хищениях и распутстве. «Я в несносной печали, — писал удручённый Пётр Михайлович дочери Аграфене в деревню, — едва во мне дух держится, потому что чрез злых людей друг мой сердечный от меня отменился, а ваги друг (Бирон) более в кредите остался». Пётр Михайлович просил дочь: «Ради бога, осторожно живите… Особенно вы должны приобресть любовь Алексея Григорьевича (Долгорукого. — Б. Г.) и Павла Ивановича (Ягужинского)».

Мы не думаем, что переживания старшего Бестужева-Рюмина объяснялись его искренней сердечной привязанностью к мужеподобной и грубой дочери Ивана V, хотя в письме к дочери он и утверждал обратное: «знаешь, как я того человека (то есть Анну Иоанновну. — Б. Г.) люблю, который теперь от меня отменился» . Нет, он, конечно же, переживал главным образом за потерю тёплого места, понимая, что иное такое же ему получить будет трудно.