Ольга Ерёмина - Иван Ефремов

Каркас был прилажен удачно, исправления в ходе монтировки скелета оказались незначительными. Учёные и препараторы работали с энтузиазмом, задерживаясь до поздней ночи. Всем хотелось скорее восстановить в живой и грозной позе вымершее чудовище.

Через неделю работа была закончена. Скелет тиранозавра поднялся во весь рост; задние лапы, похожие на ноги гигантской хищной птицы, застыли в полушаге; длинный выпрямленный хвост волочился далеко позади. Громадный ажурный череп был поднят на высоту пяти с половиной метров от пола; полураскрытая пасть напоминала согнутую под острым углом пилу с редкими зубьями.

Скелет стоял на низкой дубовой платформе, сверкающей чёрной полированной поверхностью, подобно крышке рояля. Косые лучи вечернего солнца проникали через высокие сводчатые окна, играя красными отблесками на зеркальных стёклах витрин и утопая в черноте полированных постаментов.

Никитин стоял, облокотившись на витрину, и придирчиво оглядывал в последний раз скелет, стараясь найти какую-нибудь не замеченную ранее погрешность против строгих законов анатомии.

Нет, пожалуй, всё достаточно верно. Огромный динозавр, извлечённый из кладбища чудовищ в пустыне, теперь стоит, доступный тысячам посетителей музея. И уже заготавливаются каркасы для других скелетов рогатых и панцирных динозавров — великолепный результат экспедиции».

Дома тоже ждала радость — Аллан, драгоценный Лучик, рос не по дням, а по часам.

Елена Дометьевна не стала домоседкой. Они вместе ходили в театры, в консерваторию, принимали гостей, оставаясь в гуще молодой, бурлящей жизни.

Геологический конгресс должен был пройти на высоте.

Но экспедиционную работу ПИН свернуть не мог. Ясно, что середина лета для экспедиций будет потеряна, посему весной 1937 года Ефремов вновь поехал в Ишеево. Твёрдый песчаник постепенно поддавался, открывая перед учёным всё новые и новые научные сокровища. В плохую погоду, сидя в палатке, Иван Антонович писал свой будущий доклад. Разрозненные факты соединились в стройную систему, и теперь ход его размышлений стал спокоен, холоден и глубок.

Ранним июльским утром 1937 года заведующий лабораторией низших позвоночных Палеонтологического института АН СССР, ведущий специалист по древнейшим наземным позвоночным Иван Антонович Ефремов быстро шёл по Большой Калужской улице. На лацкане его нового пиджака блестел ромб значка: внизу на зелёном поле золотом два окрещённых геологических молотка, вверху, на белой полосе слева — цифра «XVII», справа — «USSR», выше них — буквы «GC», а венчает ромб золотистая пятиконечная звезда.

Пройдёт ещё немного времени — и сад заполнится множеством гостей, узнающих друг друга по таким же значкам, зазвучит приветливая разноязыкая речь. Впереди — час триумфа советской палеонтологии: сегодня перед участниками XVII Международного геологического конгресса откроет свои двери обновлённый Палеонтологический музей.

Два неполных года, прошедших с момента переезда Палеонтологического института в Москву, были наполнены постоянной, напряжённо звенящей работой, яркой дружбой, радостью семейной жизни.

Первейшей задачей учёных стало не просто восстановление Северо-Двинской коллекции Амалицкого: им предстояло показать всему научному миру достижения последнего десятилетия, обработать и подготовить к экспозиции находки экспедиций ПИНа, в том числе находки Ефремова на Шарженьге и в Каменном овраге. Александра Паулиновна Гартман-Вейнберг, с 1935 года принявшая заведование палеонтологической лабораторией почвенно-географического факультета МГУ, готовила научную сенсацию. Парейазавров смонтировали так же, как было у Амалицкого. Только одного Александра Паулиновна переделала на свой лад. Она основательно изучила весь материал по африканским и европейским парейазаврам, описала новые формы из Вятской губернии — и решила реставрировать скелет иначе, чем сделал Амалицкий.

Ефремов, имевший огромный экспедиционный опыт, стремился теперь к всестороннему осмыслению увиденного. Страстным напряжением ума и воли он сводил воедино все доступные ему палеонтологические и геологические данные о пермском периоде, обдумывая стратиграфическую схему расчленения всего комплекса красноцветных отложений. Особую радость доставляла ему мысль о том, что дома его размышления будут приняты и поняты и в целом, и в самых мельчайших деталях, что Елене не нужно будет доказывать важность его работы — она, как палеонтолог, глубоко осознавала неотложность задач, которые поставил перед собой её муж.

Новый, 1937 год коллектив музея встречал горячей работой. Задерживались допоздна: кропотливую работу невозможно было сделать наскоком.

Удалось подготовить два зала общей площадью около 700 квадратных метров. Работу завершали ночью, перед самым открытием конгресса. Препараторов отпустили отсыпаться, а учёные дома едва успели привести себя в порядок перед торжественным открытием.

Восстановление Северо-Двинской галереи и развёртывание новых экспозиций было огромным достижением. Но в душе Ефремова, ощущавшего себя наследником Петра Петровича Сушкина, последнего хранителя Северо-Двинской галереи, оставался тяжёлый осадок: сегодняшний музей занимал всего одну четвёртую часть от прежних своих размеров, и многие экспонаты просто не могли быть выставлены за недостатком места.

Большая Калужская, застроенная невысокими частными домами с уютными двориками, была окраинной улицей Москвы. Слева остался поворот к бывшему Александрийскому дворцу, в котором расположился президиум Академии наук. Перед ним благоухал роскошный партерный цветник. Дальше — вдоль старинной парковой ограды — до музея.

С тротуара можно войти в полукруглую арку. Далее вдоль по улице стоят два кирпичных столбика с небольшим забором, а затем куб здания в стиле классицизма. Три окна по фасаду, круглые колонны по бокам от центрального окна. Такие же колонны обрамляют вход, сделанный сбоку. На фронтоне вместо привычных в классицизме античных героев — барельеф древнего ящера.

Зал, пристроенный к первому кубу, соединяет его со вторым — более объёмным, со световым барабаном и круглым куполом, где располагался собственно манеж. Затем — просторный, в два света, но ещё не отремонтированный зал.

Большой внутренний объём помещения, не стеснённого колоннами, — как раз то, что нужно было для размещения скелетов, переживших миллионы лет.

Иван Антонович остановился, закурил. Улыбка тронула его сосредоточенное лицо: он вспомнил, как накануне в музее, ещё не открытом для посетителей, неожиданно появился палеоботаник Эдвардс из Британского музея. Он требовал, чтобы ему непременно показали коллекцию гондванской флоры, которую обнаружил на Северной Двине профессор Амалицкий. На счастье, коллекцию, затерянную в запасниках музея ещё в Ленинграде, удалось обнаружить при переезде в Москву, и успокоенный мистер Эдвардс удовлетворил свою любознательность.