Франсуа Тайяндье - Бальзак

Существует и легендарный образ Бальзака. Это обременённый долгами человек, все сочинения которого повествуют о деньгах. Это Вулкан, в поте лица работающий в своей кузнице, поглощая кофе литрами и выковывая десятки романов — «Евгения Гранде», «Утраченные иллюзии», «Баламутка», «Цезарь Биротто», «Кузина Бетта», «Отец Горио», «Блеск и нищета куртизанок»… — вместе составляющих один роман. Уже при его жизни стал знаменитым монашеский балахон, в который он облачался, садясь за работу. Можно не прочитать ни страницы из Бальзака, но знать этого довольно тучного мужчину с решительным взглядом, лбом, рассечённым единственной складкой, в рубашке с раскрытым воротом, рукой на груди, — каким увековечил его фотограф-современник. Можно, не читав его, узнать эту коренастую, кряжистую фигуру, созданную гением Родена уже после смерти писателя.

За этим простым и широко известным образом, равно как и за расхожими представлениями о его творчестве скрывается, однако, немало парадоксов.

Его считают романистом из романистов, а он предпочитал называть свои произведения «сценами», «этюдами», «физиологическими очерками». Он обожал Рабле, но чаще сравнивал себя с Бюффоном. Этот великолепный рассказчик историй желал прослыть мыслителем, моралистом, историком, социологом — если бы в его время существовал этот термин.

Несомненно, он был отцом-основателем реализма, но Бодлер, которым он восхищался, видел в нём прежде всего «визионера». Предтеча натурализма, Бальзак в своих «Философских этюдах», которые он так высоко ставил, показал себя удивительным мастером воображения. К тому же он верил в магнетизм, телепатию, в материальность силы воли, в распознавание характера по чертам лица — во все эти странные учения, унаследованные от века Просвещения, который был и веком графа Калиостро… Бальзак не был чужд и спиритизму. Этому можно не придавать значения, но нельзя упускать из виду, что в его творчестве эта особенность была одной из основополагающих. «Серафиту» он считал своим шедевром.

Его беспощадная критика общества, в котором правят деньги, вызывает восхищение. По этому поводу часто цитируют Энгельса, сказавшего, что из произведений Бальзака он почерпнул больше, чем из многих экономических трактатов. Но яростный обличитель буржуазной (или аристократической) посредственности и эгоизма был кем угодно, только не революционером. Он верил только в абсолютную монархию и католическую религию. Революция 1848 года привела его в отчаяние.

Бальзака ставят очень высоко в литературном пантеоне, но он был литературным подёнщиком, который хотел на этом деле разбогатеть, прямым конкурентом Александра Дюма и Эжена Сю. Он надеялся, что когда-нибудь сможет уйти на покой и жить на ренту. Постав Флобер был убеждён, что Бальзак писал плохо: «Каким человеком был бы Бальзак, если бы умел писать!» Нелепое замечание: Бальзак со стилевыми изысками Флобера уже не был бы Бальзаком. Всё дело в том, что он писал свои тексты на полном ходу и правил их в большой спешке. Ему неизбежно приходилось отправлять их в печать неотделанными.

Следует также отметить, что части, составляющие произведение, которое он увенчал великолепным горделивым названием, как бы отозвавшись им спустя 500 лет на шедевр Данте, известны читающей публике далеко не в равной мере. «Евгения Гранде» и «Отец Горио» считаются классикой, их изучают в школе, но гораздо меньшее число читателей близко знакомо с «Музой департамента», «Гамбарой», «Пьером Грассу» или «Сельским священником», «Модестой Миньон» или «Тайнами княгини де Кадиньян»… У Бальзака есть недооценённые шедевры, закопанные сокровища. Современные издания обходятся без его «Озорных рассказов», в которых он видел выражение раблезианских черт своего творчества, грубоватый контрапункт запёчатлённым в нём возвышенным моральным и политическим воззрениям. Эта пародия, изобилующая словами и выражениями XVI столетия, пожалуй, способна разочаровать читателя, но совсем не принимать её во внимание — значит отказываться услышать часть того, что хотел сказать нам писатель.

Таковы некоторые из парадоксов, которые ожидают читателя Бальзака. Но источник его невероятной творческой энергии находится за ними. Чтобы постигнуть уникальность Бальзака, через них надо пройти. Его личность, творчество и его глубокая эволюция составляют гегелевскую диалектическую триаду.

В век Наполеона, прожившего на год больше Бальзака, писатель был одним из тех творцов, что вынашивали грандиозные замыслы в разных сфеpax деятельности. Бальзак хотел всего. Он мечтал не только о литературном успехе, но и о политической карьере, путь к которой, как он полагал, мог бы ему открыть этот успех. Он намеревался стать одним из воротил прессы, которую, впрочем, презирал. Он рассчитывал на театральные триумфы, каковые так и не случились. Он хотел денег, роскоши, женщин — желательно титулованных.

Его творчество несёт на себе следы исступлённых, иногда противоречивых амбиций. Он добивался признания учёных мужей, обрушивался на критиков, которые его недооценивали. Но при этом искал и широкой популярности. Он с некоторым педантизмом цитировал Кювье и Жоффруа Сент-Илера и тем не менее надеялся на большие тиражи в массовой прессе. Он придумывал для своих ярких персонажей сложные интриги, разыгрывал с ними увлекательные сюжеты, и он же знал толк в вопросах экономики, политики, права. Он проповедовал современникам нравственные начала. А те посмеивались над романистом, который обличает скверное управление общественными финансами, скрываясь при этом от судебных исполнителей. Его самомнение было поразительным. Сочиняя «Сельского священника», он верил, что пишет евангелие своего времени. Он стремился писать так, чтобы запечатлеть и красоты природы, и технологию производства бумаги, вечные истины и качество ткани для портьер.

Он желал видеть себя философом. На этой почве он стоял не очень твёрдо. Его изречения кажутся странными, рассуждения — любопытными. Его спиритуализм невнятен. Мысль его едва поспевала за пером, он не замечал, что повторяется или противоречит тому, что писал прежде. В «Брачном договоре» он излагает такие суждения о женщинах, которые в наши дни вызвали бы демонстрации протестующих феминисток. Но кто из романистов понял положение женщины лучше, чем он в «Воспоминаниях молодых жён»?

У него не хватало времени на обдумывание того, что он писал. Его подгоняли отсутствие денег, сроки выхода газет, торопили владельцы типографий. В итоге — около сотни романов с двумя с половиной тысячами персонажей. И это только «Человеческая комедия». Прибавим сюда письма и то, что принято называть «мелкими сочинениями» (статьи, памфлеты, юношеские произведения), и количество текстов удваивается. А он ещё находил время для путешествий, для переездов с квартиры на квартиру — подальше от кредиторов — и на интимные отношения с женщинами. Конечно, у него была одна дама сердца, госпожа Ганская, но она жила на другом конце Европы… Он, как влюблённый школяр, писал ей прочувствованные письма, деля в это время ложе со своей служанкой, некой Бреньё.