Игорь Шайтанов - Шекспир

И все-таки Олоферн не стал бы таким удачным шаржем, если бы в нем не было совсем ничего личного. Отношение Уильяма Шекспира к своим учителям он не прояснит, а вот о шекспировском отношении к определенному роду культурных привычек и притязаний, касавшихся его очень-очень лично, судить позволит. Мотылек сказал так неожиданно умно и тонко, ибо получил в свое распоряжение авторскую мысль — о пире языков, с которого ученые мужи принесли одни объедки. Здесь слышится ответ Шекспира на то, что ему надоело уже в начале пути, но продолжится и после его смерти — рассуждения о его плохой латыни, о том, что-де не случилось ему побывать в университете… А что вы вынесли, побывав на этом пиршестве умов? И что вы готовы предложить от себя?

Звездный час учителя — сочинение эпитафии оленю, пораженному принцессой, выслушав которую священник возблагодарил Создателя за то, что тот послал Олоферна ему и его прихожанам. Приводить ее текст в переводе — бессмысленно. Эпитафия непереводима, поскольку вся завязана на каламбурном сближении слов, если и предполагающем поэтические возможности, то лишь обозначенные, так как поэзия там «не ночевала»: sore — рана, sorel — олень, добавь к ране букву «l» — и раненый олень выпрыгнет из кустов…

В пьесе «Бесплодные усилия любви», пожалуй, как ни в какой другой, не только пишут много стихов, но и обсуждают их. Текст Олоферна — одна из неудач, постигающая и других персонажей в качестве авторов. Каждый из них привязан к тому или иному стилю и пародийно-доверчиво ему следует. Способность Олоферна играть словами приводит в счастливое исступление священника, а кто не способен разделить его восторг, тот, «как говорится, не ел бумаги, не пил чернил; ум его не развит, он вроде животного…».

Количество «съеденной бумаги», разумеется, не обеспечивает поэтического дара, но работа Олоферна со словом способна нечто объяснить в языке Шекспира и в восприятии его зрителей. Даже учителю, тяжеловесно играющему словами в претензии на поэзию, доступна случайная речевая победа, скажем, в виде неологизма. Олоферн нашел таковой, чтобы характеризовать высокопарного, но постоянно грешащего против английской лексики и грамматики испанца дона Адриано де Армадо как слишком peregrinate (прилагательное от слова, означающего «пилигрим», «странник»). Что-то вроде — «чужеземноватый».

Прошедшие школу формального расчленения и составления слов, выискивания этимологии и созвучий современники оказались средой, восприимчивой к словесной игре, откликающейся на речевой юмор. В застойной воде школьной учености рождается бурлящий поток каламбурной речи шекспировских комедий. И не только комедий.

Конец учению наступил для Шекспира не потому, что кончились деньги (обучение было бесплатным), а потому, что в доме требовалась помощь. Так писал еще первый биограф Шекспира Николас Роу (1709). Судя по тому, как шли дела у отца, Уильям завершил школьную часть своего образования между тринадцатью и четырнадцатью годами. То есть он недоучился год или чуть больше.

Прежде чем мы зададимся вопросом, чем и как он мог помочь семье, ответим еще на один: действительно ли с тем, как Уильям сошел со школьной скамьи и прекратил «есть бумагу и пить чернила», была подведена черта под его запасом знаний? Здесь самое время вспомнить, что мы говорим не о простом смертном.

Многочисленны загадки шекспировской биографии, но куда увлекательнее их — тайна гения. Эту мысль важно помнить и поэтому приходится повторять. Без нее разгадка пойдет по ложному следу. Биографы огорчаются тому, что многие современники были образованнее Шекспира и далее его продвинулись в освоении латыни и греческого. Но предмет для удивления скорее составляет то, что, знавший и историю, и латынь неизмеримо хуже Бена Джонсона, Шекспир за явным преимуществом победил его как автор трагедий из римской истории. Шекспировский «Юлий Цезарь» покорял и покоряет зрительный зал, а «Сеян» Джонсона провалился, вызвав у автора (как сказали бы сейчас) приступ затяжной депрессии, или (как сказали бы тогда) — меланхолии. И это притом что в «Юлии Цезаре» анахронистично палят из пушек, а Джонсон выверил каждую фразу по античным источникам!

Это не повод, чтобы решить, будто образованность вредит творчеству Творчество требует знания, но предполагает особое распоряжение этим знанием, подчиненное своим задачам. Гению нередко приходится наверстывать то, что было упущено на школьной скамье, и проходить собственные университеты. Ближайшая для нас аналогия — Пушкин.

Имея аттестат престижнейшего учебного заведения — Царскосельского лицея, — он начинает самостоятельную жизнь, отправившись в южную ссылку. Ему 20 лет. Он невероятно самолюбив и амбициозен. Любая размолвка — повод для дуэли. А размолвки происходят не только за картами и бильярдом, но и в спорах, которые обнаруживают, что средний балл его аттестата не случайно посредствен. Приходится смирять гордыню и садиться за книги по разным предметам. И. П. Липранди, один из старших товарищей и наставников Пушкина в Кишиневе, вспоминал, что В. Ф. Раевский (известный как «первый декабрист»)

…очень много способствовал к подстреканию Пушкина заняться положительнее историей и в особенности географией. Я тем более убеждаюсь в этом, что Пушкин неоднократно после таких споров, на другой или на третий день, брал у меня книги, касавшиеся до предмета, о котором шла речь.

Кишинев — Одесса — Михайловское — места шестилетней ссылки. А когда Пушкин вернулся в Петербург, то Николай I признался: «Я беседовал с умнейшим человеком России».

С образованнейшим ли? Что понимать под образованием? Под образованием, которое способствует творчеству и необходимо для него… Наверное, здесь подойдет определение, которое сам Пушкин дал вдохновению: «…расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно, и объяснению оных».

Творческая образованность — это вдохновенное знание, предполагающее наличие понятий, но переносящее акцент на способность «соображать», соединять и объяснять их. Шекспир обладал этой способностью в фантастической степени, очевидной уже в стремительности и глубине речевого потока его пьес.

А что касается «плохой» латыни, то ее знание у поэта и педанта всегда было разным. Чем педант отличается от поэта, тем более — от гения? Педант способен собрать множество частностей и расположить их в соответствии с правилами. Он лишен способности по частности восстанавливать целое, по когтю узнавать льва (ex ungue leonem). Факты, которыми он обладает, просто не дорастают до понятий, чтобы их нужно было «соображать».

Даже первого энтузиаста классической образованности — Петрарку — педанты-гуманисты упрекали за его латынь и отыскивали в ней неточности. А тогда латынь была поводом и к новому знанию, и к новому творчеству. Ко времени Шекспира ее значение изменилось. К его времени не только мир Библии, но и античный мир интенсивно осваивался национальной культурой. Нет сомнений, что Шекспиру и Овидий, и Плутарх (важнейшие для него античные источники) были доступны в оригинале. Это было школьное знание. Но для него не менее важным был опыт Артура Холдинга и Томаса Норта, их переводчиков на английский язык. Это был его путь освоения понятий — для соображения и «объяснения оных». Путь творчества пролегал в поле национальной культуры, и Шекспир был ее создателем.