Клаус Манн - На повороте. Жизнеописание

Сержанту Томасу Квину Армия США, Париж

Рим,

20.III.1945

Еще в Париже? Я бы позавидовал, если бы в свою очередь не имел такого счастья! Уже около четырех недель я здесь, при «Старз энд страйпс» — отличной газете, кстати говоря: гораздо живее, гораздо либеральнее парижской конкуренции. Наш шеф, Боб Невилл, бывший раньше в Нью-Йорке, в «П.М.», потом в «Тайм», очень опытный, очень одаренный журналист; среди сотрудников (сплошь «enlisted men»! вовсе не офицеры) есть несколько сильных талантов. Карикатуры «Ап фронт» Билла Молдина, вероятно, перепечатываются и по ту сторону Альп? Фантастический парень! Ему всего двадцать два, а выглядит еще моложе, как «high-school-boy», школьник, с дерзко вздернутым носом и оттопыренными ушами. Но уже мастер! Что касается меня, то я пишу главным образом для воскресного приложения, относительно серьезные и основательные статьи, большей частью о немецких проблемах. Место, лучше которого я не мог бы пожелать себе даже в гражданской жизни!

После нескольких месяцев в грязной и скалистой глухомани я чувствую себя здесь как в раю. Мы размещены в настоящей гостинице, три человека в большой, комфортабельной комнате (с водопроводом!). Так хорошо Ты, пожалуй, в Париже не устроен.

А город! Я же до сих пор едва ли знал его. Рим внушал мне отвращение, покуда здесь был этот гротескный дуче. В прошлом июне я в первый раз видел свободный Рим, всего в течение нескольких сказочно бурных дней; но этого оказалось достаточно, чтобы увезти с собой тоску по свиданию. А теперь, когда я могу остаться здесь, мне постепенно становится ясно, как я был прав, стремясь сюда. Рим гораздо богаче скрытыми сокровищами, чем, скажем, Париж, который с кокетливой щедростью разворачивает всю свою роскошь и ничего не утаивает от первого взгляда. Рим же хочет быть исследован, завоеван. Правда, здесь нет авеню, которые могли бы сравниться по блеску и размаху с Елисейскими полями; Пляс де ля Конкорд относительно тесная, провинциальный Рим тоже не может предложить. Но где найдутся в Париже эти открытые сокровища, роскошное барокко в укромных уголках, тихие боковые улицы со сдержанно-грандиозными ренессансными дворцами?

Впрочем, это было бы очень глупо и неблагодарно, если бы я в порыве новой любви захотел бы отказаться от старой. Париж несравненен, и чуточку я все-таки, естественно, завидую Тебе, могущему быть там. Но несравненен и этот город. Какое счастье, что два короля были пощажены и все еще блистают!

В противоположность Неаполю и Флоренции, которые оба все-таки изрядно ослабли, Рим производит впечатление чуть ли не бесстыдно невредимого и зажиточного. Это — привилегированная земля благодаря славе почти трех тысячелетий и благодаря присутствию Святого престола, в тени которого живется неплохо. Римляне живут хорошо, сплошь художники жизни! Разумеется, есть и бедняки, но они стараются стать незаметными или все же остаются на заднем плане. Тем больше бросаются в глаза богачи. На Корсо, в прекрасных садах Виллы Медичи, в кафе и театрах замечаешь женщин, элегантность которых возбудила бы восхищение даже в Голливуде и Нью-Йорке. Сопровождающие кавалеры выглядят, правда, большей частью немного подешевле: слишком уж тонки в талии, усики смешно закручены, с чрезмерно блестящими напомаженными волосами и чрезмерно открытыми, остроносыми туфлями.

В театре я видел уже кое-что, что Тебя бы заинтересовало, прежде всего актрису большого темперамента и подлинной оригинальности, зовут ее Анна Маньяни. Ее талант сможет скоро завоевать международное признание — а именно в фильме «Рим — открытый город», первая половина которого была недавно продемонстрирована приглашенной публике. Экстаординарно! Драма «résistance» [400] Сопротивление (франц.). представлена с художественно укрощенным реализмом, заставляющим думать о лучших достижениях русских. Режиссер, Роберто Росселлини, при фашизме производил на свет лишь посредственное. А теперь, после освобождения, он сделал этот бросок!

Вообще такое впечатление, что здесь в культурно-творческой сфере кое-что подготавливается. Я встречаю довольно много людей — писателей, художников, театральных деятелей и политиков. Особенно отраден для меня контакт с Леонорой Фини. Ты знаком с ее картинами? В Париже, должно быть, можно найти ее работы; она долго жила там, что видно по ее живописи: влияние сюрреалистов сразу бросается в глаза. И тем не менее все, что исходит от нее, обладает совершенно своеобразным стилем: смесь нежности и жизнелюбия, женственно-чуткой грации и мужской силы, который нет ни у Макса Эрнста, ни у Дали. Так как Кирико, чье начало было столь захватывающим, уже длительное время в счет не идет (он, кажется, совершенно закоснел и плодит настоящие мерзости!), то Леонора Фини сегодня, пожалуй, сильнейшее и оригинальнейшее дарование среди итальянских художников.

А ее личное обаяние по меньшей мере равно ее картинам. Она динамична, очень интеллигентна, а также красива, вернее, привлекательна, с роскошно гордым ртом и большими, золотисто-зелеными фосфоресцирующими кошачьими глазами… Я охотно провожу свои вечера в ее мастерской, где часто собираются интересные люди. Там, например, встретил я романиста Моравиа — как писатель достоин уважения, хотя как человек несколько брюзглив и бесцветен; к близкому кругу Леоноры принадлежит также хореограф и танцор Аурел Миллош — венгерского происхождения, но уже много лет работает в Италии. Если Ты когда-нибудь сюда приедешь, не премини посмотреть в Опере его балет. Там, где он хочет быть «классическим», он становится иногда заурядным; в фантастическом, причудливо-зловещем он понимает толк и достигает в этом жанре превосходного.

Странным было свидание с Иньяцио Силоне, старым знакомцем цюрихских довоенных дней. Он и его жена, ирландка, совершенно прелестная, пригласили меня на обед в отель «Альберго», где они пока живут с момента своего возвращения. Это довольно элегантный отель, реквизированный и управляемый французами. Силоне, стало быть, живут в качестве гостей оккупационной власти, «временно», как многократно заверяла мадам. «Пока не подыщем чего-нибудь другого. Но здесь в Риме ведь нет жилья…»

Между прочим, впечатление он производит предоккупационное, почти растерянное. Если в ссылке он тосковал по своей Италии, то теперь он кажется вновь тоскующим по ссылке. Мы много говорили о Швейцарии. Там ему жилось хорошо, несмотря на ностальгию, которая вдохновляла его на прекрасные книги. В Риме же он оказывается часто занятым и отвлеченным; политика пожирает его; на писание уже почти ничего не остается.

Или ему не хватает творческой инициативы? Было бы неудивительно, если бы пострадало его доверие к себе и тем самым радость творчества. «Фонтамара» — уже известная за пределами Италии — теперь наконец-то появилась и здесь. Почти враждебная сдержанность, с которой римская критика обсуждает книгу, должна обижать и разочаровывать автора. Да и публика выказывает мало энтузиазма. Странно! Произведение, повсюду считающееся общепризнанным и чистым выражением итальянской сути, как раз здесь, в Италии, не понимают или все же не одобряют. Итальянцы говорят: «Силоне нас больше не знает, он стал нам чужим. В его стиле чуждый ритм; образы и акценты, которыми он оперирует, здесь не употребляются; все в нем кажется экзотическим. За рубежом он может производить впечатление итальянца, здесь — нет! Здесь у него нет корней. Его призыв звучит фальшиво, потому он не вызовет эха».