Марек Эдельман - Бог спит. Последние беседы с Витольдом Бересем и Кшиштофом Бурнетко

Когда месяцами стоишь на краю могилы, не до разгула. И не до танцев. А даже если танцуешь или надираешься… мир-то вокруг все равно особый. По теперешним понятиям тот мир — абстракция. Сегодня пойти в кабак означает совсем не то, что тогда: в кабаке было так же опасно, как в любом другом месте. Над людьми постоянно висела угроза смерти — даже когда играли в карты или пили водку.

— В гетто была водка?

— Разве в Польше хоть где-нибудь водка недоступна? Вы прямо как дети.

— Снетки — это рыба?

— …длиной в пару сантиметров. Их продавали на вес, и ели эти вонючие снетки с каким-то соленым соусом.

— А тот замечательный фасолевый суп, которым вас иногда кормили в какой-то столовой?

— Одна женщина открыла столовую, потому что у нее были связи с каким-то типом, который промышлял контрабандой, и она варила супы. Тот фасолевый был настоящий, довоенный, густой суп. Не помню, сколько он стоил.

— Деньги в гетто имели какую-то реальную стоимость или ценились только товары? Человек, у которого много денег, был в лучшем положении?

— Тот, у кого были деньги, мог купить продукты получше. Хотя это зависело от ситуации с контрабандой. Бывали периоды, когда контрабанда процветала, а бывали, когда замирала. Но вообще, с деньгами было легче выжить. Деньги никогда не мешали.

Те, у кого денег не было, не могли, например, выйти на арийскую сторону. Ведь там надо было платить за жилье, связи, еду — за все. Это стоило огромных денег. Если кто-то был связан с организацией, она за него платила. У нас были деньги — хотя бы от эксов [75] Принудительное изъятие чего-либо (экспроприация). , и мы платили за жилье наших людей и тому подобное.

У нас была сеть явочных пунктов для встреч с девушками-связными, которые помогали тем, кто прятался на арийской стороне. Обычно у наших людей не было ни гроша за душой, так что деньги им давала организация.

— Вы лично тогда ненавидели немцев, да?

— Наверное, да. Хотя не помню. Во всяком случае, не любил. Желал им самого худшего.

— Что же в гетто в первую очередь помогало людям выжить? Ненависть? Или, может быть, наоборот — любовь?

— Ненависть нельзя съесть. А любовь… Если холодно, рядом с девушкой согреешься.

Мало о ком можно сказать: он всегда был «самим собой». Он не лицедействовал, не старался понравиться, приспособиться, говорить и вести себя так, как принято. Бывал ужасно язвительным, раздражительным.

Мало о ком можно сказать: он был таким аутентичным, каким только может быть человек, которому незачем доказывать миру или самому себе, что он — личность. Он был Личностью.

Помню, как однажды его попросили выступить перед огромной аудиторией, в филармонии, и сказать что-нибудь про будущее Польши. Его страшно раздражали и место, и тема. «Вы спрашиваете меня, старого еврея, о будущем, а что я могу о нем знать?! Я, кого будущее всегда заставало врасплох… Если бы я в молодости знал, что случится! А я не знал, ничегошеньки не знал, и теперь не знаю. Оставьте меня в покое!» — добавил и… стал рассказывать о прошлом. Это был прекрасный рассказ, из которого можно было сделать вывод, что в жизни надо поступать так, чтобы ничего не стыдиться в будущем. Только это он хотел сказать про будущее.

Мало о ком можно сказать: его жизнь была великим испытанием силы человека и человеческих возможностей. Важную ли роль в такой жизни играли Бог и Декалог? Эдельман, наверно, сказал бы, что один слишком далеко, а другой слишком разрекламирован. Так называемые основополагающие нормы, содержащиеся в Декалоге, существуют в каждой культуре. Декалог имеет значение историческое и символическое, но не практическое. Разве, чтобы быть порядочным человеком, необходимо верить в Бога? Разве в определенных ситуациях справедливость не требует от нас лжесвидетельства? Разве супружеская верность действительно очень важный показатель нравственности? Разве норма «не убивай» всегда обязательна?

Жизнь ставит перед нами столь разнообразные моральные проблемы, что Декалога для их решения недостаточно, а иногда проблемы эти носят такой трагический характер, что мы вынуждены забыть о Декалоге.

«Что здесь делают попы?! Повсюду эти попы», — покрикивал Эдельман на похоронах Лешека Колаковского [76] Лешек Колаковский (1927–2009) — философ, эссеист, публицист, прозаик. В 1968 г. вынужден был эмигрировать, с 1970 г. жил и работал в Англии. . Сидящая с ним рядом профессор Барбара Скарга [77] Барбара Скарга (1919–2009) — философ, историк философии. , в тот день не надевшая слуховой аппарат, спрашивала: «Что ты говоришь, Марек? Что ты говоришь — я не слышу!» — «Я говорю о попах — что они тут делают?!» — еще громче кричал Эдельман. Скарга и Эдельман вместе прощались с Лешеком Колаковским. Попрощаться с Эдельманом Скарга уже не успела. Их нет. Нет.

Магдалена Шрода — профессор Варшавского университета, философ, этик, публицист, феминистка, специализируется в области истории этических идей, политической философии и женской проблематики, была уполномоченным правительства по делам равноправия женщин и мужчин (в правительстве Марека Бельки). Редактор журнала «Пшеглёнд филозофичны», постоянный фельетонист «Газеты выборчей», автор нескольких книг, в том числе «Женщины и власть» (2009).

Заповедь указывает, что необходимо уважать имущественные отношения, и это — непреложная норма человеческого общежития. Между тем в сотнях случаев, когда происходит кража, мы прощаем или хотя бы понимаем виновника. Иногда объясняя себе это тем, что категорически запрещать красть — как-то не по-людски. Причем порой по соображениям весьма прозаическим: из эгоистического желания избежать лишних хлопот. Однако, с другой стороны, мы прекрасно понимаем, что кража краже рознь…

Январь 1943 года. Всем ясно, что гетто обречено на уничтожение. Несколькими месяцами раньше, в сентябре 1942 года, после большой акции по ликвидации гетто, оттуда отправился последний эшелон в Треблинку [78] Невдалеке от деревни Треблинка в 80 км от Варшавы немцами были устроены два концентрационных лагеря: Треблинка-1 (так называемый трудовой лагерь) и Треблинка-2 (лагерь смерти). . В сильно «урезанном» гетто осталось около сорока тысяч человек — пока еще нужных Третьему рейху. В этой ситуации Еврейская боевая организация пытается спасти что только возможно и фактически начинает управлять гетто. Но чтобы действовать, нужны средства, поэтому ЖОБ собирает контрибуцию с самых богатых обитателей гетто. Иначе не удастся обеспечить тех, кто еще там остался, хотя бы минимальными средствами существования. Кто не платит, должен быть сурово наказан. Марек Эдельман не любил об этом говорить, но иногда в его рассказах возникал жуткий образ стоящего на коленях над ванной человека, который сейчас будет расстрелян, поскольку отказался отдать бойцам ЖОБа часть своих денег.