Марек Эдельман - Бог спит. Последние беседы с Витольдом Бересем и Кшиштофом Бурнетко

А если бы спросить у Него сегодня, сохранится ли эта неотъемлемость достоинства спустя какое-то время? Сохранится ли опыт Его поколения будто высеченным в граните — опыт, говорящий, что достоинство — это всё? Мы бы увидели, как Он смотрит своими умными теплыми глазами, на минуту задумывается, затягивается сигаретой, но в тишине и молчании в ушах у нас будут звучать Его не терпящие возражений мудрые слова: «да, да, нет, нет».

Кшиштоф Песевич — юрист, сценарист, политик. Родился в 1945 году. Был обвинителем на процессе убийц ксендза Попелушко [124] Ежи Попелушко (1947–1984) — римско-католический священник, капеллан и активный сторонник профсоюза «Солидарность». Был убит сотрудниками Службы безопасности МВД Польской народной республики. Мученик Католической церкви, причислен к лику блаженных (2010). , защитником на суде по делу полковника Рышарда Куклинского [125] Рышард Куклинский (1930–2004) — полковник Войска Польского и американской армии; сотрудничал с ЦРУ, в 1981 г. бежал из Польши, за измену родине в 1984 г. был приговорен к смертной казни; в постсоциалистической Польше реабилитирован. ; долголетний член Высшего адвокатского совета и эксперт «Солидарности». Соавтор многократно награждавшихся сценариев к семнадцати фильмам Кшиштофа Кеслёвского, в частности «Без конца», «Двойная жизнь Вероники», «Три цвета».

С начала 90-х годов активно участвует в политической деятельности, почти непрерывно заседает в сенате свободной Польши. Принимает участие в работе многих культурных институций.

«Ну что вы так смотрите?» — так началась наша встреча с паном Мареком. Меня удивило его отношение к нам. Я думала, мы едем к симпатичному старичку, а встретил он нас довольно холодно, так что я быстро вернулась на землю. Он сразу дал нам понять, что не намерен долго рассказывать о том, что сделал.

Он ждал чего-то от нас. Называл нас молчальниками, несколько раз выгонял из дома, ворчал. Я хотела его удивить и сказать что-нибудь умное, но, как и остальные, решила сидеть тихо, чтобы не испортить дело. Пани Паула смеялась и над тем, в какое мы попали положение, и над ним самим. В тот день я не понимала, что происходит. Его посыл дошел до меня только спустя какое-то время. Он спрашивал, что мы хотим делать в жизни, — помню, что он начал с меня и что я его боялась. Любитель коньяка и сигар, он хотел внушить нам только одно: чтобы мы просто делали свое дело.

«Пан Марек, почему вы решили руководить восстанием?» — «Кто-то ведь должен был! Ну как, еще что-нибудь или вы уже уходите?»

У него получилось, теперь наш черед.

Авторитет, герой и трудный собеседник… Эти три слова первыми приходят мне в голову после встречи с этим необыкновенным человеком. Хотя прошло столько лет, его личность излучала харизму и силу, что заставляло смущенно молчать даже самых красноречивых ребят. О чем, в конце концов, могли мы его спросить? Большинство из нас прочитали биографию героя, а также историю восстания в гетто. Однако никто, приехав в Лодзь, не оказался готов к дискуссии с умеющим блестяще «отбивать удары» Мареком Эдельманом. Большинство представляли себе руководителя восстания сентиментальным и потрепанным трудными временами старичком.

Сильнее ошибаться было нельзя!

Ясность его ума, четкость высказываний и уверенность в своей правоте всех привели в замешательство. Мы быстро поняли, что разговор не будет легким, тем более что, когда речь шла о драматических событиях его жизни, часто появлялся философский уклон. На вопрос, что самое важное в жизни, он всякий раз отвечал: «В принципе самое важное — сама жизнь. А уж коли есть жизнь, то самое важное — свобода. И уже неизвестно, что важнее…»

Эти слова ясно показывают, какой сложной была в глазах Эдельмана система человеческих ценностей, в особенности когда пришлось сопоставить ее с военной действительностью. Особенно трудным разговор получился потому, что и сам Эдельман хотел что-то от нас узнать: например, как мы с перспективы молодежи видим и оцениваем мир. Казалось бы, ничего сложного тут нет, однако неожиданно мы растерялись, а это в глазах Эдельмана выглядело слабостью.

Аргументы, опирающиеся на религию, оказались бесполезны, потому что он объявил себя атеистом.

Сильная личность Марека Эдельмана стала причиной того, что вместо ожидаемых воспоминаний о плохих временах мы выслушали настоящую лекцию — это был интеллектуальный вызов, заставивший нас задуматься о безнадежности выбора, который не раз вынужден был совершать человек «потерянного поколения».

Мы познакомились с одним из последних свидетелей самого худшего периода в истории Европы. Он рассказал, объяснил и выслушал…

Именно за это мы ему благодарны.

Для меня встреча с Мареком Эдельманом была огромным переживанием. Когда мы начали с ним разговаривать, меня поразило, насколько он открыт и готов выслушать то, что мы хотели ему о себе рассказать. Он спрашивал о наших планах на будущее, кем мы хотим стать, куда пойти дальше учиться. Я думала, это он будет говорить о себе, а ему, хотя он мог рассказать нам о стольких вещах, хотелось послушать нас, школьников.

Это произвело на меня большое впечатление.

По правде сказать, ему не интересен был разговор о том, что он когда-то пережил в гетто.

Возможно, все его об этом спрашивали, и у него уже не было охоты в очередной раз это повторять.

И наверно, ему неприятно было возвращаться к болезненным воспоминаниям. Возможно…

В одном я уверена: Марек Эдельман был необыкновенным человеком, и я наверняка никогда его не забуду.

Сидя у себя в комнате, я вспоминаю уютную гостиную варшавского дома, окружающих меня ребят из нашей школы и сидящего передо мной мужчину. Маленький морщинистый старичок с сигаретой в руке смотрит на нас с жалостью и в очередной раз спрашивает: «Ну что мне вам сказать? Лучше вы говорите». Он кажется неприветливым и уже от нас уставшим, хотя мы только что вошли. Я лихорадочно придумываю, что бы сказать, но ничего разумного в голову не приходит, и я делаю вывод, что, раз и другие не отзываются, у всех та же проблема… И так мы сидим, переглядываясь, время растягивается до бесконечности, а в маленькой светлой комнате только тишина.

Раньше я его не знала, прочитала одну книжку, кое-что в Интернете, просидела с ним в одном помещении больше часа и за это время выдавила несколько с трудом составленных фраз, а от него мы слышали только «угум», которое обо всем говорило.

Хотя он назвал нас «школой молчальников» и в этой гостиной не раз прозвучали слова: «лучше уже идите» или: «не знаю, что вам сказать», я уверена, что он не хотел, чтобы мы уходили. Он знал, что нам сказать. Было в нем что-то «эдакое» — единственный в своем роде, западающий в память блеск жизни в усталых глазах. У него была харизма и сила, которой не хватает каждому из нас.